Эдвард Бульвер-Литтон - Последний римский трибун
– Но Риенцо восстановит только свое собственное.
– Нет, монсиньор кардинал, нет. Может быть, он горд, честолюбив и тщеславен, это свойство великих людей, но он никогда не имел ни одного желания, которое было бы в разладе с благосостоянием Рима. Вы желаете восстановить папскую власть в Риме. Один Риенцо может преуспеть в этом. Освободите, восстановите Риенцо – и папа возвратит себе Рим.
Кардинал несколько минут не отвечал. Отняв, наконец, руку от глаз, он посмотрел на внимательное лицо синьоры и сказал с принужденной улыбкой:
– Извините меня, синьора; но за то время, что мы играем роль политиков, не забудьте, что я ваш обожатель. Ваши советы, может быть, благоразумны, но чем они вызваны? Что означает это заботливое участие к Риенцо? Если, освободив его, церковь приобретет союзника, то могу ли я быть уверен, что Жиль д'Альборнос не возвысит своего соперника?
– Монсиньор, – сказала Чезарини, привстав, – вы ухаживаете за мной, но ваш ранг не соблазняет меня, ваше золото не может купить. Если я когда-нибудь уступлю исканиям влюбленного, то это будет человек, который возвратит моей родине ее героя и спасителя.
– Но послушайте, очаровательная синьора, вы преувеличиваете мою власть, я не могу освободить Риенцо, он обвинен в восстании, он отлучен от церкви за ересь. Его оправдание зависит от него самого.
– Можете вы выхлопотать для него суд?
– Может быть, синьора.
– Суд уже есть для него оправдание. А особую аудиенцию у его святейшества?
– Без сомнения.
– Это – его восстановление! Позаботьтесь обо всем, о чем я прошу!
– А затем, милая римлянка, будет моя очередь просить, – сказал кардинал страстно, опускаясь на колени и взяв руку синьоры. Она равнодушно дала свою руку кардиналу, который покрыл ее поцелуями.
– Вдохновленный таким образом, – сказал Альборнос вставая, – я не сомневаюсь в успехе. Завтра я явлюсь к тебе опять.
Он прижал ее руку к своему сердцу – синьора не чувствовала этого. Он со вздохом простился – она не слышала это. Не видя, смотрела она, как медленно он удалился. Прошло несколько минут прежде чем, придя в себя, синьора поняла, что она одна.
– Одна! – вскричала она вполголоса со страстной выразительностью. – Одна! О, что я перенесла, что я сказала! Быть неверной ему, хотя бы в мыслях! О, никогда! Никогда! Мне, которая ощущали поцелуй его губ, которая засыпала на его великодушном сердце. Мне! Святая матерь! Помоги мне и укрепи меня! – продолжала она, горько плача и упав на колени. На несколько минут синьора предалась молитве, целом, встав, несколько успокоилась. Мрачной массой стояла перед ней башня, в которой заключен был Риенцо, как преступник; она смотрела на нее долго и пристально; потом, отойдя от окна, она вынула из складок своего платья маленький кинжал и прошептала:
– Лишь бы спасти мне его для славы, а этот кинжал спасет меня от бесчестия.
III
СВЯТЫЕ ЛЮДИ. МУДРЫЕ РАССУЖДЕНИЯ. СПРАВЕДЛИВЫЕ РЕШЕНИЯ. НИЗКИЕ ПОБУЖДЕНИЯ ВО ВСЕМ
В воинственном кардинале, влюбленном в красоту и высокий ум синьоры Чезарини, любовь не была столь господствующей страстью, как честолюбие, которое составляло его характер. Простясь с синьорой и размышляя о желании ее восстановить римского трибуна, быстро просчитал он все выгоды, которые могут возникнуть для его собственных политических планов от этого восстановления. Такой человек, как Риенцо, в лагере кардинала мог быть магнитом для привлечения молодых и предприимчивых людей Италии. С другой стороны, кардинал видел, что никакого добра не может произойти от заключения Риенцо.
Как влюбленный, он чувствовал некоторые неприятные и неутешительный предзнаменования в горячем участии своей властительницы к Риенцо. Он охотно бы приписал беспокойство синьоры Чезарини какой-нибудь патриотической фантазии или мысли о мщении. Но он должен был признаться самому себе в каком-то ревнивом опасении недоброго и сокровенного побуждения, которое задевало его тщеславие и тревожило его любовь. Впрочем, думал он, я могу воздействовать на нее собственным ее оружием, я могу выхлопотать освобождение Риенцо и потребовать наградил. В случае отказа рука, отворившая тюрьму, может опять наложить оковы.
Эти мысли еще занимали кардинала и дома, как вдруг он был потребован к первосвященнику.
Его святейшество сидел перед небольшим столом грубой работы, заваленным бумагами; лицо его было скрыто в руках. Комната была меблирована просто; в небольшом углублении возле окна стояло распятие из слоновой кости; внизу его лежал череп с костями, украшение, которое находилось в жилищах большей части тогдашних монахов. На полу ниши лежала карта папских владений, на которой в особенности резко и ясно были обозначены крепости. Папа тихо поднял голову, когда ему доложили о кардинале, и открыл таким образом свое пропое, но одухотворенное и довольно интересное лицо.
– Сын мой! – сказал он с ласковой вежливостью в ответ на смиренный привет гордого испанца, – после наших продолжительных совещаний этого утра ты едва ли воображал, что новые заботы потребуют так скоро помощи и твоих советов. Право, терновый венец сильно терзает голову под тройной короной.
– Бог смягчает ветер для остриженных ягнят, – заметил кардинал с благочестивой и сострадательной важностью.
Иннокентий едва мог удержаться от улыбки и отвечал:
– Ягненок, который несет крест, должен иметь силу льва. После того, как мы расстались, сын мой, я получил неприятные известия. Наши курьеры прибыли из Кампаньи, язычники неистово беснуются, сила Иоанна ди Вико страшно увеличилась, и под его знамя вступил самый страшный авантюрист Европы.
– Ваше святейшество говорит о Фра Мореале, рыцаре св. Иоанна? – вскричал кардинал с беспокойством.
– Да, – отвечал первосвященник. – Я боюсь огромного честолюбия этого авантюриста.
– И имеете причину, ваше святейшество, – сказал кардинал сухо.
– Несколько писем его попало в руки служителя церкви; вот они, прочти их, сын мой.
Альборнос взял и медленно прочел письма; затем положил их на стол и безмолвно погрузился в размышления.
– Что думаете вы об этом, сын мой? – спросил наконец папа нетерпеливым и даже брюзгливым тоном.
– Я думаю, что при горячем уме Монреаля и холодной низости Иоанна ди Вико ваше святейшество может дожить до того, что будет завидовать если не спокойствию, то, по крайней мере, доходам профессорской кафедры.
– Что такое, кардинал? – встрепенулся папа, причем краска гнева показалась на его бледном лице. Кардинал спокойно продолжал:
– Из этих писем можно заключить, что Монреаль писал ко всем начальникам вольных воинов в Италии, предлагая самое большое жалованье солдата и самую богатую добычу разбойника каждому, кто присоединится к его знамени. Значит, он замышляет огромные планы! Я знаю его!
