Понсон дю Террайль - Подвиги Рокамболя, или Драмы Парижа
– В таком случае позвольте мне удалиться, – сказал Шерубен, устремив на маркизу пытливый взгляд.
Она ничего не отвечала. Очарователь подошел к двери, но вдруг, как будто под влиянием внезапного решения, он обернулся и подошел к маркизе:
– Маркиза, я вам сейчас солгал.
– Вы солгали мне? – спросила маркиза, вздрогнув.
– Да, – сказал Шерубен, – решительно солгал, потому что не решался сказать правду. Маркиза, – продолжал он, – меня привело сюда желание более сильное, чем желание узнать о здоровье больной…
У маркизы от страха потемнело в глазах.
– Это желание… – продолжал Шерубен с грустною улыбкою на губах.
– Позвольте, – перебила его маркиза.
– Нет, выслушайте несчастного до конца. Через неделю я прощусь с Парижем, с Францией и даже с Европой.
– Как, вы уезжаете? – спросила испуганно маркиза.
– Я сын корсара, – продолжал очарователь, – я родился в просторе океана, на экваторе. Во мне нет ничего европейского, кроме имени, которое я получил от усыновившего меня человека. В душе я дикарь, сын тропического неба. Я приехал десять лет тому назад с намерением преобразиться в европейца, но я не мог победить в себе первобытного характера, не мог потушить в себе клокочущих страстей. Однажды я встретил женщину… я полюбил ее со всей страстью дикаря… но – увы! – между мною и этой женщиной гробовая пропасть; пропасть эта добродетель… потому что она замужем.
Маркиза слушала его с замиранием сердца, она догадывалась, она чувствовала, что он говорит о ней, но не отвечала ни слова.
– Маркиза, я никогда вас более не увижу, быть может, вы никогда не услышите даже имени моего; но на коленях умоляю вас: если мысль, что где-то за морем страдает бедный дикарь, жизнь которого принадлежит вам, если мысль эта не оскорбит вас, то вспомните иногда, что человек этот стоял перед вами на коленях и просил вас доставить ему минуту блаженства, позволив прикоснуться устами к краю вашего платья.
Затем он медленно встал и трепетным голосом произнес:
– Прощайте навеки, маркиза.
В бедной маркизе происходила страшная борьба воли со строгим долгом.
Шерубен в дверях поклонился еще раз и затем, глубоко вздохнув, удалился.
В это самое время Баккара была у графа Артова.
– Друг мой, – обратился к ней граф за обедом, – зачем вы хотите провести сегодняшний вечер в бельведере?
– Это моя тайна и прошу вас, друг мой, не расспрашивать меня об этом, тем более что вы обещали мне это.
И Баккара свернула разговор на другую тему. В это время приехала маленькая жидовочка, красоте которой граф не мог не удивиться.
– О ней тоже не расспрашивайте, – предупредила Баккара, – это тоже тайна.
– Друг мой, – обратилась она к графу после обеда, – проводите меня с этой малюткой до бельведера.
Бельведер соединялся с домом стеклянной галереей, через которую граф и провел их.
Баккара, взяв из рук его свечку, попросила удалиться.
– Где же прикажете ждать вас? – спросил он.
– Где хотите: в саду или у себя в гостиной. Затем Баккара заперла за собой беседку.
– Странная женщина, – пробормотал граф, уходя. Баккара посадила малютку на стул, лицом к саду дома № 40, задула свечку и, положив ей руку на голову, произнесла:
– Спи!
И в то время, как девочка засыпала, она проговорила:
– Мне хотелось бы знать, дома ли он и что делается в доме, куда маркиза уже приехала.
Граф долго ходил по саду, по временам поглядывая в сторону бельведера.
– Что могла бы делать там Баккара? – задавал он себе вопрос.
Она показалась ему вдруг каким-то таинственным существом, исполняющим что-то зловещее.
Наконец, спустя час дверь беседки отворилась.
Граф побежал навстречу Баккара, которая казалась сильно расстроенною.
– Друг мой, – обратилась она к графу, – прикажите заложить карету.
– Вы уже едете?
– Да, я еду домой, потому что ко мне будет гость.
– Гость? В десять часов вечера?
– Да, и гостя этого зовут Шерубен.
– Шерубен? Но откуда вы это знаете?
– Я существо сверхъестественное, – отвечала Баккара, улыбаясь, – узнаю иногда будущее. До свидания, я жду вас завтра у себя.
Баккара села в карету и поехала в улицу Монсей.
Прошло около часа с тех пор, как Баккара уехала от русского графа; она вернулась в улицу Монсей и нашла у себя записку следующего содержания:
«Вы мне сегодня позволили бывать у вас, но не назначили ни дня, ни часа. Позвольте же, милостивая государыня, ввиду важности пари, которое я держал, просить вас принять меня сегодня же вечером в одиннадцать часов.
Целую ваши ручки. Шерубен».
Когда Баккара прочла это письмо, то ей невольно пришло на память, что уже час тому назад маленькая ясновидящая сказала ей, что Шерубен будет у нее в этот же вечер.
Баккара уложила спать Сару и приготовилась к приему Шерубена.
Она сама не расположилась, как накануне, в маленьком кабинете и не отослала своих людей… но, напротив того, вздумала принять его более открыто… Вместо того чтобы переодеться в капот, она осталась в своем утреннем наряде и пришпилила в волосы василек. Затем она поправила прическу и с удовольствием посмотрелась в зеркало, чтобы убедиться, что она все еще поразительно хороша.
Баккара хотела принять своего дерзкого соблазнителя в той самой хорошенькой гостиной, где шесть лет тому назад барон д’О. выставил так много роскошных вещей. Она развалилась на кушетке, придвинутой к камину, и облокотилась на стол в позе женщины, ожидающей лицо, вмещающее в себе, в ее глазах, весь мир.
Вскоре колокольчик известил ее о прибытии посетителя.
Было одиннадцать часов: Шерубен был точен… вполне точен.
Прошло около двух минут, наконец, вошла горничная и подала карточку Оскара де Верни.
– Просите, – ответила Баккара, не поднимая головы и не поворачиваясь.
Шерубен вошел. Он на минуту остановился на пороге, взглянул вокруг себя и с досадой увидел, что будущая жертва, вместо того чтобы ждать его в будуаре, приняла его в своей гостиной.
Он сразу понял, что Баккара была женщина далеко недюжинная.
Когда дверь отворилась, Баккара немного приподняла голову и, увидев его на пороге, улыбнулась и указала ему рукой на стул.
Горничная вышла, и Баккара осталась вдвоем с гостем.
Надо сказать, что Шерубен, идя к Баккара, дорогой сочинил хорошенькую речь, которую и приготовился сказать ей. Он уже заранее сообразил свое положение и, предвидя, что его примут холодно и презрительно, приготовил уже «несколько эффектных фраз и несколько таких взглядов, против которых, по его мнению, нельзя было устоять. К несчастью для него, он во всем ошибался.
Программа, составленная им, положительно не годилась, так как Баккара не выказывала ни холодности, ни гнева, ни презрения.
