Юрий Достовалов - Таежный гамбит

Артиллеристы увидели летящих всадников, спешно развернули орудия и открыли прицельный огонь картечью почти в упор. За считанные минуты конница Струда прекратила свое существование.

Но красных это не остановило. Струд написал краткое донесение Острецову, вручил его посыльному и приказал любой ценой доставить командиру. Потом собрал несколько рот стрелков и бросил их в атаку, лично командуя атаковавшими. Они подбирались мелкими перебежками, стреляя на ходу и постоянно залегая. Вреда это практическим не приносило, однако поразить их из горных пушек было невозможно. Брындин тоже послал к Мизинову верхового, приказал артиллеристам залечь и открыть стрельбу по наступавшим. Он понимал, что долго не продержится, что необходимо что-нибудь срочно предпринять. Оглянулся по сторонам и увидел метрах в двухстах позади себя большую полуразвалившуюся, ветхую и покосившуюся конюшню. И вздохнул с облегчением: она стояла как раз перед узким ущельем между двумя высокими скалистыми сопками, загораживая дорогу на юг, в тыл отряду. «Бог ты мой! — озарило Брындина. — Да ведь это же самая настоящая крепость! Запереть проход, и никуда они не сдвинутся! Только если нас перебьют, конечно…»

В мужестве своих офицеров он не сомневался, знал, что каждый его артиллерист стоит десятка красноармейцев. «Нет, просто так мы не уступим, — решил он. — Продержимся сколько-то, а там, глядишь, и подкрепление подойдет… Только вот с пушками управиться…»

Он откинул крышку зарядного ящика, вытащил оттуда три небольших свертка и, перебегая от пушки к пушке, рассовал их в стволы. Потом передал по цепи приказ укрыться в конюшне и первым со всех ног бросился к постройке. Вслед ему засвистели пули: красные были уже близко. Он добежал, дернул дверь, влетел внутрь, подбежал к одному из немногих окон и выбил ногой стекло. Выглянул, осмотрелся. По дереву глухо застучали пули. Брындин выбежал наружу и увидел подбегавших полусогнувшихся людей.

— Быстрее, к окнам! Выбить стекла и отстреливаться! — кричал он.

Вскоре все артиллеристы были в конюшне. Они плотно закрыли дверь, придавили ее тяжелой телегой с хомутами и стали у окон на изготовку, заняв круговую оборону.

Заметив, что белые бросили пушки и укрылись в конюшне, Струд поднялся в полный рост и махнул красноармейцам, указывая направление атаки. Бойцы вскочили и побежали к постройке мимо брошенных белыми пушек, но были остановлены шквальным винтовочным огнем. Каждое окно изрыгнуло на них целый град свинца. Попадали убитые и раненые. Струд укрылся за лафетом одного из орудий и махнул рукой:

— Залечь!

Только сейчас он пожалел, что оставил пушки Острецову. Как теперь выкурить белых? Пространство перед конюшней было ровное, чистое, без единого деревца. Не подобраться. Но что самое скверное, так это то, что эта растреклятая развалина плотно закрывала вход в теснину, по которой только и можно было, как сверился Струд по карте, внезапно нагрянуть Мизинову на голову. «А как было бы здорово сейчас ударить в самый его тыл! Но вот эти пушкари все спутали, дьявол их разбери!»

Струд разглядел в бинокль окна конюшни, заметил мелькавшие в них фигуры и понял, что просто так белые не сдадутся, что подойти без потерь тоже вряд ли удастся. Струд прекрасно знал, какие отличные стрелки офицеры, понимал, что захватить конюшню, разумеется, можно, но что заплатить за это придется очень дорого. А рисковать людьми напрасно он не мог. Права такого не имел. И приказаний от Острецова тоже.

От злости и бессилия он ломал руки так, что трещали пальцы. Однако вскоре взял себя в руки: что толку кипятиться, эту головоломку решать все же придется.

— С гранатами, вперед! — выкрикнул он.

Пятеро красноармейцев поднялись со снега и бросились к конюшне, на бегу вырывая кольца гранат. Точные выстрелы положили четверых еще до того, как они приготовили гранаты к броску. Пятый успел вскинуть руку, но тут же упал и взлетел, растопырив руки, подброшенный взрывом. Клочки его шинели разметало по сторонам.

Струд застонал и от злости ударил лбом о пушечный лафет. Но внезапно вздрогнул и замер, как замирает дуэлянт, почувствовавший под сердцем смертельную холодную сталь. Поднял голову и пристально посмотрел на пушку. Его осенило.

— Ко мне! — возбужденно крикнул он. К нему подбежали трое бойцов.

— Ну-ка помогите развернуть эту дуру в их сторону, — он кивнул на пушку.

Бойцы поднатужились и развернули стальное чрево в направлении конюшни. Струд открыл затвор — снаряд был в казеннике. Он вернул крышку в исходное положение и приложился к панораме. Наведя ствол на конюшню, крикнул бойцам:

— Уши закрой! И рты пошире! — и резко дернул спусковой шнур.

Ужасающий грохот потряс окрестности, эхо долго плясало между скал. Обломки орудия упали на снег, взрыхлив его и припудрив островками черной земли. Тела погибших отбросило в стороны. Струд лежал на спине. Шинель на груди взлохматилась множеством зияющих рваных клочков. Одна рука была оторвана, из раны резкими толчками выплескивалась густая багровая кровь. Глаза остались открытыми, в них застыла та последняя радость озарения, которая озарила лицо Струда в последнюю минуту его жизни.

Красноармейцы замешкались, а белые, приободренные выдумкой Брындина, дали дружный залп из всех окон. Посыпались срезанные над головами красноармейцев ветки, взвился фонтанчиками снег перед их лицами. Дыхание смерти стало таким явственным, что красные не выдержали. Они поднялись в полный рост и бросились бежать. Назад, к своим, не смея оглянуться и страшась еще одного такого ужасного взрыва. Офицеры выстрелили вдогонку, кто-то из красных упал, но основная масса беглецов успела скрыться за ближайшим холмиком, куда не достигали выстрелы.

Брындин вышел из конюшни, посмотрел вслед драпающим и облегченно вздохнул. Слава Богу, два орудия удалось сохранить. Снарядов к ним, правда, оставалось всего ничего, но для того, чтобы отбить еще один штурм, вполне хватит. А там… «Заложу взрыватели, и дело с концом», — решил Брындин.

Он услышал в ущелье приближающийся топот ног, обернулся к теснине и увидел бегущих стрелков Худолея. Впереди на караковом коне[74] рысцой ехал Яблонский. Гонец достиг отряда, и на выручку Брындину Мизинов послал роту стрелков во главе с Яблонским. Вернее, начальник штаба сам напросился возглавить роту, ссылаясь на то, что давненько не участвовал в боях, подрастерял командный опыт. Мизинов, уважив просьбу генерала, согласился и отпустил его. И как же потом сожалел, что сделал это!

Яблонский буквально выпрыгнул из седла, подбежал к Брындину и крепко обнял его: