Валерий Елманов - Не хочу быть полководцем
– Писано знатно, – вздохнул он, похвалив. – Словеса будто в колокол набатный бьют. У нас так-то нипочем бы не вышло.
Я засмущался. Стиль – заслуга не моя. Вспомнился мне мой бывший взводный еще по училищу, вот я его и скопировал, чтоб все звучало жестко и рублено, по-военному.
– Токмо как-то оно у тебя все просто изложено. Излиха просто. Не оценят таковское в Думе. Выкрутасов бы поболе.
«Это и я так могу», – презрительно хмыкнув, нагло заявил Промокашка Шарапову.
– Я-то вижу, сколь ты трудов вложил, – мягко заметил Воротынский, – но для прочих оно… – И вынес окончательный, категоричный приговор: – Не пойдет! Сразу видать, что иноземец длань приложил. Переписать надобно.
Вот так. Вначале «во здравие» и тут же «за упокой». А я– то старался, я-то надрывался, выписывая каждую строку, чтоб чеканно. И не набатным звоном колоколов они были – барабанной дробью. Мерно, увесисто, четко. Эх, прощай мои труды понапрасну.
Горькую пилюлю князь подсластил. Не знаю уж, он то ли и впрямь так считал, то ли попросту решил поднять мне настроение:
– Оно, конечно, у тебя словцо к словцу подогнано так, что и комару в щель не забраться, все так. Но вот беда. Ты, фрязин, хошь и умен, но умок твой для Руси негож. – И добавил, сопроводив очередным тяжким вздохом: – А зря.
«А чего ж тогда сыграть-то?» – растерянно спросил Шарапов. «Мурку!» – выдал пожелание Промокашка, и Шарапов послушно…
Нет, я не Шарапов и своего текста не переделывал. Да и не мог я писать не словами, но словесами, то есть чтоб полностью по старине. Не мог при всем желании, поскольку для меня те же юсы, ижица, фита и ферт все равно что китайские иероглифы. Впрочем, Воротынский и не настаивал. Главное, что все имеется, а изменить порядок слов, чтоб звучало заковыристее, да поменять сами слова – задача не из сложных. Поэтому «Мурку» я не играл. За фортепьяно сел сам князь и, глядя в мои ноты, на следующий день самолично принялся барабанить по клавишам, то есть диктовать подьячим окончательную редакцию.
А что до моего участия, то я и хотел, и в то же время не хотел, чтобы князь о нем упоминал. С одной стороны, лишний раз светиться мне действительно ни к чему. Чревато, знаете ли. Когда я появился пред ясными царскими очами в виде гонца-видока, да еще изволил пошутить, пытаясь выручить Балашку, моего имени Иоанн, по счастью, так и не спросил, а искушать судьбу второй раз – лишнее. Не любит она, когда ее дергают за уд, да еще так бесцеремонно. Ох не любит.
С другой же стороны, была у меня нужда в государевой награде. Деньги – тьфу, я их и сам заработаю. Но вот получить чин мне очень хотелось. Титул на Руси ничто – сам видел князей в лаптях. А у меня он вдобавок еще и иноземный. Зато чин… Не из тщеславия, как вы понимаете, – чтобы сватовство не сорвалось. А его пожаловать может лишь царь, и только он один. Получалось, что желательно рискнуть и засветиться.
Тем более я имею на это полное право. Да, написано не совсем верно, не теми словами, не в таких интонациях и прочее, отчего Воротынский и передиктовал мой труд наново. И общая идея тоже его – кто спорит. А толку с этой идеи? Ее, голенькую, никто утверждать не станет, а сам бы он с ней промучился еще год и так бы ничего не сделал, судя по его черновым наброскам, которые я у него видел. Может, сами по себе они и хороши, но уж больно их мало, да и не стянуты они друг с другом – сплошное хаотичное нагромождение.
А кто его вдохновил? Кто заставил поверить в то, что все получится? И потом, сам-то сюжет тоже мой, мною разработан и мною же доведен до ума, а из него как раз почти ничего и не убрано. Получается, что я законный соавтор. А где награда? А, Михайла Иванович?
Воротынский – это я заметил по смущенному виду князя – тоже не хотел про меня упоминать. Понять можно – зачем ему делить лавры и славу, когда проще хапнуть все одному. А если вдуматься, то не просто делить. Иоанна Васильевича можно назвать как угодно, но только не дураком. Соображаловка у него работала будь здоров, поверьте мне. Не всегда в правильную сторону, но работала. Стоило бы ему узнать, кто еще трудился над документом, составленным столь толково, что не к чему придраться, как он тут же затребовал бы меня к себе. И спасибо сказать, и из любопытства. А там слово за слово и вытянет государь, что Воротынский, по сути дела, был лишь переводчиком моих слов на обычный манер, принятый ныне на Руси. Толмачом. Исполнителем музыки, написанной другим сочинителем.
Это уже получится не делиться славой и почестями, а отдать их мне целиком. Жалко.
Но, может, я ошибаюсь и маститый боярин не собирался «кидать» своего соавтора? Решил проверить. Когда князь зазвал меня к себе в покои испить на сон грядущий чару-другую хмельного меда, я заговорил на эту тему. Мол, слыхал я, что русский государь щедро одаривает своих верных слуг, потому и не знаю, то ли мне ехать к нему во дворец на коне, то ли заодно прихватить и Тимоху с телегой, а то боюсь, что не увезу я дары златые.
Князь и без того выглядел смущенным, а тут он от моих слов даже медом поперхнулся, так они ему против шерсти пришлись. Он и после того, как откашлялся, не сразу начал откровенный разговор – уж больно тот был для него неприятен.
Вначале Воротынский осведомился, ведомо ли мне, яко пристало вести себя при государевом дворе да как надлежит кланяться. Я тут же невозмутимо отвесил учтивый поклон а-ля д’Артаньян на приеме у Людовика XIII. Для достоверности даже помахал в воздухе правой рукой, изображая несуществующую шляпу.
Михайла Иванович сморщился, словно в него влили стакан уксуса, заставив заесть недозрелым лимоном, и заявил, что это никуда не годится. Я заявил, что именно так в свое время приветствовал гишпанского короля Филиппа, но спорить не берусь, в каждой стране свои особенности, потому готов приняться за учебу хоть сейчас, а голова у меня в порядке, и уверен – изучу новое быстро.
Не зная, как продолжить начатую тему, Воротынский и впрямь принялся обучать меня этому самому вежеству. Освоил я нехитрую науку почти моментально – не прошло и десяти минут.
Затем князь вспомнил, что я не ведаю нужных словес. Если государь ко мне обратится и я отвечу не по чину – может получиться худое, потому как царь иной раз серчает вовсе из-за пустяшного. И выйдет мне тогда заместо награды кнут да батоги.
– А как же тогда быть? – наивно спросил я.
В ответ князь, собравшись с духом, выпалил, что дворец этот, если поразмыслить, мне и вовсе ни к чему.
– Так ведь когда Иоанн Васильевич дознается, кто писал, все одно – обязательно позовет, – возразил я.
– Позовет, – согласился он. – Но токмо ежели дознается. А ежели нет, то и звать некого, – развел он руками. – А коль у тебя о награде душа болит, так о том не печалуйся. Я сам… – И осекся, тяжело вздохнув.
