Коре Холт - Конунг. Изгои
— Ступайте, найдите Серка и убейте его, — говорит конунг. — Убейте его или умрите сами.
Они просят Хельги Ячменное Пузо принести точильные камни и потом уходят.
Конунг обращается к своим людям:
— Подойдите поближе!
Они окружают его, окровавленные, побежденные и все-таки непобедимые.
— На этот раз нам пришлось отступить, — говорит конунг. — Но клянусь вам, в другой раз мы не отступим! Либо ярл Эрлинг наглотается земли еще до конца сражения, либо я! Даю вам слово.
Слышите мое слово?
— Да, да! — отвечают они.
Он стоит перед ними раненый и вместе с тем неуязвимый, сильный, твердый, не знающий удержу своей мощи. Он исполнен гордости, и в голосе его грохочет шторм:
— Никто из моих людей не виноват в том, что случилось. Святой конунг Олав пришел ко мне во сне, когда я отдыхал после сражения, и сказал: Ты не виноват в исходе сражения, Сверрир, ни Сигурд, ни Вильяльм, ни один из твоих людей. Это было испытание, посланное тебе Богом, и вы выдержали его, вы остались в живых. А ярл Эрлинг должен умереть…
Мы поднялись и пошли дальше.
Через несколько дней братья из Фрёйланда, усадьбы у подножья Лифьялль, и Эрлинг сын Олава из Рэ присоединились к нам и сообщили конунгу: Серка из Рьодара нет больше среди живых.
ГОСПОДИН АУДУН БЕСЕДУЕТ НОЧЬЮ В РАФНАБЕРГЕ СО СВОИМ ПОКОЙНЫМ ОТЦОМ ЭЙНАРОМ МУДРЫМ
Ночью, когда зима окутывает своим покровом всю страну, а обитатели Рафнаберга спят беспокойным сном и добрые или недобрые предупреждения открываются во сне их душам, я слышу, отец, как ты спускаешься с Божьих небес и встаешь у меня за спиной. Наклоняясь к огню, чтобы согреть огрубевшие руки, я чувствую на шее твое горячее дыхание. Позволь мне услышать твой голос в шквалах ветра, позволь хоть немного приобщиться той мудрости, что ты нес в своем поющем сердце! Мой жребий — показать, каким был конунг, показать его в ненависти и злобе, в величии и силе так, чтобы каждая черта засияла перед его прекрасной молодой дочерью, йомфру Кристин. Отец, позволь мне увидеть то, что видел ты, понять то, что понимал ты, позволь постичь величие его мысли, высокий полет духа и печаль души — тяжелое бремя горя, бывшего прекрасной частью его огромного сердца. Я часто звал тебя в первые годы после того, как смерть унесла тебя, но ты не приходил. Возможно, Сын Божий не разрешал тебе прийти ко мне потому, что твоя служба была необходима другим, возможно, Господь считал меня недостойным сыном, не заслуживающим твоего утешения и поддержки в борьбе. Но сегодня ты придешь ко мне, я чувствую это. Сегодня, когда Гаут бредет где-то по бездорожью снежного ада, держа путь в Тунсберг, а Сигурд идет по его следу, чтобы вернуть его сюда. Кто из них окажется сильнее — человек, несущий в себе весть о прощении, или тот, кто послан помешать прощению? Кто из них окажется нынче ночью более сильным?
Помнишь, отец, когда люди конунга отступили в сражении под Хаттархамаром, я поскользнулся на мокром от крови камне? Это была кровь Сигурда из Сальтнеса, я перешагнул через моего убитого друга и побежал дальше. А крик конунга, упавшего на склоне, его прерывистое дыхание, наше бегство и крики, крики, крики и несправедливые слова конунга, его слезы, приступ бессильной недостойной ярости?…
— Я думаю, сын мой, что конунг, обладавший твердой и несокрушимой волей, позволявшей ему скрывать самые тайные мысли и не произносить последнее слово, знал, что делает, когда явил нам крайний предел своей души. Думаю, он понимал, что в минуты ярости он вел людей именно своей яростью, освобождая в них последние силы и пробуждая в них сочувствие… И презрение…
— Наверное, ты прав, отец. Он был велик и, когда давал пощаду и когда расправлялся с людьми, велик и в своей бессильной ярости, и в отчаянии, и в редкой способности обращать страх перед адским огнем в силу, помогающую избежать ада…
— Но и у него были недостатки, мой сын! Если бы конунг не узнал, что Унас вернулся, он не поддался бы слабости и мы не поплыли бы в Нидарос. Пусть только один раз, но он уступил своему желанию верить, будто архиепископ Эйстейн стоит на нашей стороне. Лишь потому, что мысли его были заняты Унасом, — отец он ему или нет, — конунг не сумел сосредоточиться на более важном, и его люди полегли на берегу среди камней…
— А помнишь, отец, как мы шли после сражения под Хаттархамаром, как конунг гнал нас все вперед и вперед, день за днем, ночь за ночью, в страну свеев за новым оружием? Помнишь наши налеты на отдаленные усадьбы, стоны и крики, людей на всех холмах и пригорках, этот долгий, долгий путь? Помнишь тоску по братьям из Сальтнеса, новых людей, занявших их место? Но все-таки мы снова захватили Нидарос! Архиепископ Эйстейн был в Бьёргюне, мы узнали об этом и напали на Нидарос. Ту зиму мы провели там в безопасности, надежно защищенные морозом, метелями и штормами. Хорошая была зима.
— Да, да, мой сын, это была лучшая зима в моей жизни! Помнишь, как конунг показал себя конунгом и в мирной жизни, — позволь мне так это назвать, — молодые люди стекались к нам из всех селений, потом приходили их отцы, конунг посадил своих людей в усадьбах, что принадлежали Эрлингу Кривому, и строго-настрого приказал обходиться с людьми мягче, чем с ними обходился ярл. Несмотря на мороз, он заставил людей строить корабли, кипела и текла смола, звенели топоры, бонды привозили в Скипакрок бревна. И повсюду был конунг! Хагбард Монетчик налил в формы первое серебро, и пошли первые монеты со знаком конунга Сверрира. И когда конунг на заре, в мороз и буран, осматривал строй своих людей, они поднимали топоры за него, а не против него, и он доставал из кошелька, что висел у него на поясе, монеты и одаривал их…
— Да, хорошая была зима! Осуществилась заветная мечта Халльварда Губителя Лосей, потерявшего еще один палец, — он заснул пьяный, а проснувшись, обнаружил, что во время сна кто-то отхватил ему палец, — он все-таки стал пекарем конунга. Когда в конунгову усадьбу из города или из ближних селений приходили гости и служанки приносили хлеб, конунг громко подзывал к себе Халльварда и говорил: Этот человек печет мой хлеб…
— А близнец… Тот из близнецов, который зарубил Вильяльма из Сальтнеса?… Помнишь, как Вильяльм летним днем по приказу конунга отрубил руку одному из них? А потом в Сальтнесе другой брат зарубил Вильяльма? Мы взяли в плен их обоих, Торгрима и Тумаса, второй раз за свою жизнь они сидели в подземелье конунговой усадьбы. Люди говорили: Есть только один суд! Но конунг был милостив: первому брату отрубили правую руку, теперь конунг приказал отрубить второму левую. Так и сделали. Братья сохранили пару здоровых рук на двоих…
