Пол Андерсон - Королева викингов
О да, это было тонко. Он везде говорил о том, что было самым лучшим в Эйрике и против чего никто и никогда не стал бы возражать — сначала о храбрости, а теперь о щедрости. Даже она сама при всем желании не смогла бы найти здесь чего-либо неподобающего.
Среди гробовой тишины драпа близилась к завершению.
Вот теперь, господин, до конца я сказалто, что сложить сумел.Рад я тому, что народ слыхал,как я тебя воспел.Одина мед до дна я испил,чтобы хватило силвеликую доблесть твою восхвалить,как ты того заслужил.
Не зря тишину нарушил яв зале пред троном твоим:воины все внимали словам,и не счел из них ни один,что малую похвалу я воздалвысоким твоим дням.Деянья твои будут жить в веках,о коих напомнил я вам.
Он умолк, и в зал вернулась тишина, сравнимая разве что с безмолвием снежной равнины в безветренный день. Эгиль и Аринбьёрн ждали.
Когда же Эйрик заговорил, хотя его тон и был резок, Гуннхильд сразу поняла, что потерпела поражение:
— Мир не знал еще лучшей поэмы. Итак, Аринбьёрн, я решил, как будет поступлено между мною и Эгилем. Ты защищал его, не жалея даже собственной жизни. Потому я, ради тебя, выполню твое желание и позволю ему уйти отсюда целым и невредимым. Но ты, Эгиль, запомни: впредь не попадайся на глаза ни мне, ни моим сыновьям и никогда не приближайся ко мне или моим людям. На сей раз я оставляю тебе твою голову, потому что ты вверил себя моей власти; и не стану делать ничего, что опозорило бы тебя. Но знай, что у тебя нет мира ни со мной, ни с моими сыновьями, ни с любыми моими родственниками, имеющими против тебя право мести.
Эгиль был слишком мудр, чтобы улыбнуться в ответ, с горечью подумала Гуннхильд. А голос его, зазвучав вновь, казался совершенно спокойным:
С великой радостью принял ято, чем ты нынче меня одарил:для шлема вешалку, что на плечахс младенческих лет я носил.Хоть и уродлива с виду она,но все ж заметить изволь —где найти человека, которому дарстоль щедрый дал бы король?
«И впрямь, где?» — подумала Гуннхильд.
О, эта тупая, ни на что не пригодная честь мужчин!
Аринбьёрн поблагодарил короля и попрощался. Он, его воины и Эгиль беспрепятственно вышли в день.
Теперь она не могла дальше говорить об этом с Эйриком. Это было бы хуже чем бесполезно. Она не станет плакать, думала она, не станет рыдать и кричать в гневе, прежде чем останется в одиночестве.
XIII
В Англии у Гуннхильд не было ничего подобного той сети шпионов, какую она имела в Норвегии. Для того чтобы создать такую в стране, куда Гуннхильд явилась чужестранкой, требовались годы. Но король узнавал о различных новостях, и она должна была находиться рядом с ним и слушать их настолько часто, насколько это было позволительно для женщины. Она не имела права выказывать свой гнев. Отвернуться от Эйрика означало на самом деле отвернуться и от сыновей, и от Рагнхильд.
Так Гуннхильд узнала о том, что моряки с корабля Эгиля, за которыми Аринбьёрн сразу же послал, прибыли в Йорк со своими товарами в тот самый день, когда их предводитель выкупал свою голову. Он предоставил им жилье и защиту. Таким образом, с непреходящей горечью думала королева, эти люди не только остались невредимыми, но даже получили возможность продать свои товары. Сам же Аринбьёрн тем временем собрал конный отряд из сотни вооруженных дружинников, чтобы доставить Эгиля к королю Эдреду. Ехать им пришлось не слишком далеко. Было известно, что Эдред отправился на север.
Гуннхильд заставила себя выжидать. Она долго и старательно обдумывала все случившееся, она творила исцеляющие заклинания, и постепенно ей удалось подавить свой гнев и избавиться от яда зла, разрушавшего сердце. Нет, конечно же, он не был таким уж дураком. Он угодил в расставленную западню, и то, что он считал справедливостью и благородством, не позволило ему довершить задуманного.
Аринбьёрн возвратился через несколько дней и направился прямо к королю. Был холодный ветреный осенний день. Большинство деревьев за городом уже облетело. Эйрик во дворе упражнялся с оружием. Воин, противостоявший королю, был молод. Эйрик велел ему не сдерживаться, а бить изо всех сил. Никто не мог сказать, сколько усилий приходилось прилагать человеку возраста Эйрика, чтобы не только не утрачивать, но и развивать свои силы и боевое мастерство. Как правило, он выбирал для упражнений противников, подобных этому воину. Мечи были хотя и деревянными, но тяжелыми и наносили весьма чувствительные ушибы.
Увидев Аринбьёрна, король тут же прекратил бой и сам проводил прибывшего в дом. Когда, войдя в сени, Эйрик снял шлем и назатыльник, смятые волосы оказались мокрыми от пота, который струйками сбегал по щекам. Кольчугу он не стал снимать.
— Ну, как дела? — все еще задыхаясь, бросил он.
Гуннхильд заметила прибытие Аринбьёрна и неслышно прошла в зал. Жестом подозвав слугу, она приказала ему принести пива, а затем отошла в сторону, но не слишком далеко, чтобы не пропустить ни единого слова. Огни в очагах чуть тлели, лампы зажжены не были, и сумрак помещения почти скрыл королеву.
— Мы смогли без труда найти короля Эдреда, — ответил Аринбьёрн. — Из почтения к памяти своего брата Ательстана, он принял нас как гостей, хотя и не слишком тепло. Господин, он идет со своей личной дружиной и немалым числом воинов из Уэссекса в Датскую Мерсию, собирая по дороге все новые и новые войска. Я не стал задерживаться, заметив, что он готовился приступить к сбору ополчения в тех местах. Это может значить только одно: он намерен вернуть себе Южную Нортумбрию.
— Я предвидел это, но надеялся, что он выждет подольше, — отозвался Эйрик. — А теперь расскажи мне все, что видел и слышал.
Он сел не на возвышение, а на скамью, усадив Аринбьёрна рядом с собой. Они говорили негромко, короткими, отрывистыми фразами.
Гуннхильд собственноручно поднесла им наполненные рога с пивом. Аринбьёрн поблагодарил ее скупой улыбкой.
— Ну, как там Эгиль? — чуть ли не против воли вырвалось у нее.
— Король предложил ему остаться при нем, но Эгиль решил отправиться на юг и перезимовать там, — ответил Аринбьёрн.
— Это хорошо для них обоих, — резко бросил Эйрик. — Если бы он был с Эдредом, тот не мог бы рассчитывать восстановить со мной мир, пока я не получу назад ту голову, которую даровал.
Гуннхильд знала: муж не хотел, чтобы она продолжала эти расспросы. Во всяком случае, не сегодня. Он не мог позволить себе гневаться, когда приближалась война. Да, но она вполне могла представить себе Эгиля, поющего стихи, полные прямой и неприкрытой издевки. А также и то, сколькими добрыми словами и богатыми подарками обменялись они с Аринбьёрном, расставаясь.
