Владимир Нефф - Перстень Борджа
Абсолютную тишину, в которую была погружена крепость, нарушали только мерные шаги стражников во дворе под его окном.
Но однажды за ним пришел наряд швейцарцев в голубых мундирах и расшитых золотом шапках; пока они связывали ему за спиной руки, цирюльник подправил волну его кудрей, пинцетом выдернул торчавший из брови волосок, осмотрел маникюр.
— Куда вы меня ведете? — спросил Петр у офицера, командовавшего швейцарцами, когда они по широкой винтовой лестнице спускались в подземелье.
— В застенок, на допрос, parbleu [30], — произнес офицер как нечто само собой разумеющееся.
У Петра свело судорогой живот и по спине пробежал холод.
— Тогда зачем же цирюльник пекся о моей внешности, прическе и маникюре, если я направляюсь туда, где такие мелочи ничего не значат?
— В Бастилии таким мелочам придают большое значение, — ответил офицер. — Ее застенки посещают представители самых утонченных придворных кругов, которые любят смотреть на мученья допрашиваемых. Для этой цели они пропитывают свои носовые платки специальными духами, которые называются torturon, «муколон», — говорят, они обладают свойством отбивать запах паленого человечьего мяса. Для дам и господ с утонченной нервной системой делают особые вкладыши, которыми они затыкают себе уши, если допрашиваемый слишком сильно кричит, — c'est la mode [31] . Вы, сударь, наверное, издалека, коли не знаете таких вещей.
Помолчав, офицер добавил:
— Следите за собой, сударь, и держитесь твердо, потому что допрос будет вести сама королева-регентша, а она не терпит мужчин, которые молят о пощаде. Вы как? Боитесь?
— Что до мучений, то не знаю, — ответил Петр. — Но мой отец страданий не боялся. В этом отношении я, наверное, в какой-то мере его стою.
— Это было бы славно, — сказал офицер швейцарцев. — Тогда у Ее Величества вы останетесь на хорошем счету.
Королева-регентша оказалась рослой, приятной на вид матроной с лицом гладким, словно вылепленным из масла, с мягкими накрашенными губами и спокойными близорукими глазами, которым она помогала лорнетом в золотой оправе с перламутровой рукояткой. Ее венценосную голову, частью прикрытую маленьким вдовьим чепчиком из черного шелка, обрамлял высокий воротник, который в Испании разрешалось носить лишь членам королевской фамилии; весь из белых кружев, воротник был спереди открыт и развернут на всю ширину королевских плеч, а сзади поднят веером чуть ли не до макушки. Ее удивительно маленькие нежные руки, холить которые королеве, как известно, помогали косметические перчатки герцогини Дианы из Страмбы, у запястий были обхвачены прозрачными зубчатыми манжетами, сшитыми из той же кружевной ткани, что и испанский воротник. Она ждала своего необычного узника, сидя в обитом дорогой тканью кресле, в широкое пространство которого меж двумя боковыми ручками едва-едва втиснулся ее необъятный зад с крутыми бедрами. Сбоку от нее на стуле, обтянутом золоченой кожей, сидел мальчуган с хмурым скучающим взглядом и едва пробивающимся пушком усов под носом; сзади стояло несколько элегантных дам и господ.
Два мускулистых палача, мастер и его подмастерье, с обнаженными до плеч руками, стояли недвижно, как статуи, подле пузатого железного противня, полного горячих угольев, из которых торчали разнообразные щипцы и клещи. Помещение было просторное, со сводчатым потолком, богато оснащенное жуткими, почерневшими от времени орудиями пыток, один вид которых, говорят, нагнал на Галилео Галилея такого страху, что он тут же, не сходя с места, отрекся от основ своего учения, от гелиоцентрической теории планет. Слева от входа стоял высокий пюпитр, где лежала просмоленная книга, в которой готовился делать записи пожилой, веселый на вид мужчина в черном. Раскрытые листы книги были прижаты человеческим черепом. По обеим сторонам пюпитра пылали свечи.
— Господин де ля Прэри! — произнесла королева, когда Петр вышел на середину застенка.
Господин де ля Прэри отделился от группки элегантных дам и господ и несколькими pas du courtisan, более короткими и поспешными, чем было принято при императорском дворе в Праге, обогнул кресло и встал лицом к королеве.
— Ваше Величество, имею честь быть в Вашем распоряжении, — с поклоном произнес он.
— Господин де ля Прэри, — повторила королева, — вы знаете этого человека?
И она показала лорнетом на Петра. Шевалье де ля Прэри повернул голову к Пьеру, словно только теперь, по жесту королевы, обнаружил его присутствие.
— Да, знаю, Ваше Величество, — подтвердил он. — Несколько лет назад я встречался с ним при дворе герцога Страмбы, где он появлялся под именем Пьер, или, по-итальянски, Пьетро Кукан да Кукан, в должности arbiter rhetoricae.
Общество за спиной королевы развеселилось, королева тоже улыбнулась, шустрый протоколист схватился за живот, казалось, хохочет даже череп, лежащий на просмоленной книге. Только лица палачей остались неподвижны, да мальчик, сидевший рядом с королевой, по-прежнему скучающе хмурился.
— Arbiter rhetoricae, — повторила королева. — Что ж, покойный герцог обладал чувством юмора. И господин де Кукан в самом деле столь красноречив?
— Позволю себе высказать мнение, что господин де Кукан феноменально красноречив, — подтвердил де ля Прэри, — он говорит на латыни — как на итальянском, на итальянском — как на французском, а на французском — как на турецком. Он именно таков, каким стоит перед нами, — живое доказательство того, как это полезно — изучать языки. Я сам был очевидцем, как герцогиня Диана…
— Об этом как-нибудь позже, — прервала его королева, — после допроса. А теперь скажите, встречались ли вы с ним где-нибудь еще, кроме Страмбы? Коротко, пожалуйста, только для записи в книге.
— После смерти герцога Танкреда, — продолжал шевалье де ля Прэри, — я потерял его из виду и встретился снова лишь в прошлом году, в Стамбуле, когда султан торжественно присваивал ему титул «Ученость Его Величества».
Элегантные господа и дамы снова слегка оживились. Мальчуган, сидевший рядом с королевой, по всей видимости, ее сын, будущий король Франции Людовик Тринадцатый, вел себя как и прежде, но Петру почудилось, что его взгляд, блуждавший в пространстве, словно бы ожил. Ага, подумал Петр, этого помазанника реймским елеем, этого Христова наместника во Франции и Канаде хорошо бы чем-нибудь поразить, этой надежде Европы и мира недурно бы напомнить о его сане и заинтересовать происходящим. Но как это сделать?
Петр Кукань, разумеется, не знал, как это сделать.
Тем не менее, если принять во внимание, что в эту минуту он со связанными руками стоял посреди застенка, сама эта мысль уже делала честь его смелости. Между тем шевалье де ля Прэри продолжал:
