Александр Дюма - Блэк. Эрминия. Корсиканские братья
Эти рассуждения навели шевалье на хитроумную мысль купить поводок; он закрепил его замок-карабин на кольце ошейника спаниеля и, увлекая животное вслед за собой, продолжил свои странствия по улицам Парижа, где, как новый Христофор Колумб, он, казалось, шел от открытия к открытию.
Блэк, избавившись от всяких хлопот, похоже, был в восторге от нового способа путешествовать и следовал за своим хозяином, не выказывая ни малейшего сопротивления.
Однако уже приближался вечер, а де ля Гравери не принял еще никакого решения, ему пришло в голову, что пора подумать о своем желудке.
Его первой мыслью было отправиться с этой целью либо к Вери, либо к Братьям-Провансальцам, либо в Роше-де-Канкаль, о которых у него сохранились прекрасные гастрономические воспоминания; но тут он заметил ресторан, отделанный таким количеством золота и скульптуры, что ему подумалось, будто и кухня этого заведения должна соответствовать внешнему блеску дома; он вошел туда и заказал себе и Блэку ужин, который сам он нашел отвратительным, но который Блэк, менее привередливый, чем его хозяин, съел, даже не поморщившись.
Шевалье заплатил по счету и вышел.
За время его отсутствия счет стал зваться по-новому: L'addition.
Де ля Гравери слегка поморщился, проверяя этот так называемый счет; он съел или точнее ему принесли ужин ценою в 39 франков 60 сантимов, который в его кулинарном представлении не стоил, за исключением вина, и ломаного гроша.
Мы должны с присущей нам откровенностью признать, что во время ужина господин де ля Гравери, который посчитал уместным сделать официанту ряд замечаний по поводу манеры закрывать дверь его кабинета, но, однако, при этом не сумел добиться того, чтобы последний закрывал ее более мягко, а также дал некоторые комментарии к каждому из блюд, которые ему подавал все тот же официант, велев тому объяснить шеф-повару, что, готовя томатный соус, необходимо брать одну треть лука и две трети помидоров, что фрикандо должно быть обжарено со всех сторон; что раки должны быть сварены в бордо, ведь оно не скисает на огне подобно шабли, и подаваться горячими в собственном соусе вместо того, чтобы быть поданными холодными на сухом ложе из петрушки; так вот, мы должны признаться, повторяем мы, что, излагая свои гастрономические теории к большой выгоде тех, кто придет после него отдохнуть в этот ресторан, де ля Гравери опустошил бутылку первоклассного шамбертена и полбутылки шато-лаффит.
Подобное излишество было не в его привычках.
Поэтому он покинул ресторан весьма разгоряченным и возобновил свою прогулку по бульвару, держа поводок, на другом конце которого был Блэк, поводок, который он для большей верности намотал на кулак.
Шевалье был сильно не в духе. Он кое-как перенес неудобства бессонной ночи, к которым добавился разговор с братом, заставивший его пережить самые разнообразные эмоции; плохая постель, в которой он пытался отдохнуть, еще больше увеличила его усталость, вместо того чтобы снять ее; однако он быстро забыл неудобную постель; сквозняки, дующие в комнате, не произвели на него почти никакого впечатления; но вот тот ужин, который ему только что подали, привел его в полнейшее отчаяние. Он спрашивал себя, не было ли с его стороны более разумным как можно быстрее вернуться в славный город Шартр, где, как бы ни были велики его огорчения, у него по крайней мере была возможность пристойно пообедать и было столь милое его сердцу общество Терезы.
Раз барон и Гратьен отказались сделать то, о чем он приехал их просить, то ради чего ему отныне и дальше оставаться в Париже?
Шевалье шел сквозь толпу, которая между семью и восемью часами заполняет Итальянский бульвар, рассуждая сам с собой и сопровождая свои размышления жестикуляцией, благодаря которой на его голову обрушилось не одно проклятие со стороны людей, которых он по своей рассеянности задевал, проходя мимо; проклятия, на которые достойный шевалье даже не соизволял ответить.
Толпа все прибывала и прибывала, и в конце концов де ля Гравери охватил один из тех приступов ярости, которые часто случаются с провинциалами, когда они вынуждены пробираться в сплошном потоке гуляющих, праздношатающихся, глазеющих по сторонам парижан, и, повернувшись спиной ко всей этой людской сумятице, он принял решение вернуться в Шартр и для начала попытался вернуться в свой отель, который казался ему неотъемлемым этапом его путешествия.
«Да, — ворчал он сквозь зубы, — я навсегда покидаю тебя, проклятый и прогнивший город! я укроюсь в своем доме, около моей бедной Терезы, которая станет моей приемной дочерью, раз я не могу сделать ее ни моей женой, ни моей настоящей дочерью. И клянусь, пусть даже судебный процесс съест половину моего состояния, я оставлю ей достаточное наследство, чтобы она смогла жить в достатке, когда меня не станет. Будь спокоен, Думесниль! Идем!
До сих пор шевалье жестикулировал левой рукой; правая, в которой он держал поводок Блэка, оставалась в кармане его брюк; но на этот раз, увлеченный пылом своего ораторского искусства, он поднял вверх именно правую руку, как будто призывая небо в свидетели своей клятвы, которую он одновременно давал самому себе и своему другу.
К своему великому удивлению, шевалье при этом заметил, что на конце кожаного ремешка, болтающегося у него на кулаке, ничего нет.
Шевалье обернулся.
Блэка не было ни рядом с ним, ни позади.
Тогда он подошел к газовому фонарю и внимательно рассмотрел ремешок. Он был очень аккуратно обрезан каким-то острым инструментом.
У него украли его собаку.
Первым порывом шевалье было броситься бежать, зовя Блэка.
Но куда бежать? в какой стороне звать?
И потом, как перекричать оглушающий шум карет и глухой ропот толпы.
Де ля Гравери принялся расспрашивать прохожих.
Одни отвечали на его вопросы, заданные взволнованным и прерывающимся голосом, пожатием плеч; другие говорили, что им ничего неизвестно. Один человек в блузе уверил его, что видел какого-то типа, ведущего собаку при помощи платка, просунутого через ошейник; эта личность вела собаку в сторону улицы Вивьен. Животное сопротивлялось, и этому типу лишь с большим трудом удавалось заставить его следовать за собой, таща силой.
Этот пес, как две капли воды, был похож на тот портрет, который шевалье нарисовал со своего спаниеля.
— Скорее, на улицу Вивьен! — произнес шевалье, направляясь в указанную сторону.
— О! он сильно опередил вас, и я сомневаюсь, что вы настигнете его, мой храбрый господин; если ваше животное, а в этом я не сомневаюсь, было украдено одним из тех молодцов, чья коммерция состоит в том, чтобы красть их и продавать, то оно уже в надежном месте.
