Виктор Смирнов - Багровые ковыли
Врангель тут же прислал ответную радиограмму:
«Барбович выходит к вам. Надеюсь в скором времени услышать о полном освобождении от красных захваченного ими плацдарма на левом берегу Днепра, включая Каховку. Берегите конницу. Барбович будет находиться в вашем только оперативном подчинении, и не более двух дней».
Вот так-то… Слащев должен знать свой шесток. Этот шесток не выше, чем у Барбовича. У Петра Николаевича нет любимчиков.
Первая бригада дивизии Блюхера, развернувшись по фронту на одну версту, одолела заслоны белых у хутора Терны и двинулась через хутор Куликовский, вдоль большака, ведущего к Чаплинке и Перекопу. Шли без выстрелов, размеренным шагом, держа винтовки на руке. Красные рубашки заполонили долину. Блюхер шел дерзко, постепенно выходя за пределы защитного огня артиллерии с бериславского высокого берега. Красный (вот уж поистине красный) начдив говорил этим маршем, что нисколько не боится слащевцев, которые накануне в течение двухдневных боев одолели три дивизии, включая латышей.
Этот марш был равносилен вызову на дуэль.
Из Блюмендорфа, с левого фланга, позвонил генерал Аандуладзе. Немецкая колония находилась недалеко, за хутором Куликовским.
– Яков Александрович, разрешите выйти в штыки офицерскому полку! Сам поведу…
Яков Александрович осмотрел порядки Блюхера, ища подвоха. Но ни тачанок, ни броневиков, ни пушек на передках он не увидел. Теперь у Слащева не было выбора. Если бы он пустился на хитрость, потерял бы славу отчаянного знатока и сторонника рукопашной. Эта слава ему помогала выигрывать у красных, казалось, безнадежные бои.
Слащев видел сквозь сильную оптику бинокля, как передовые заставы белых на стыке Тридцать четвертой и Тринадцатой дивизий начинают откатываться, не сделав ни одного выстрела. Марш Блюхера производил впечатление.
– Выдвигайте полк, генерал, – сказал Слащев. – Только сами не лезьте.
Резервный, до сих пор не занятый в боях полк назывался офицерским, хотя там было больше половины солдат и унтеров – самых сильных, самых умелых, в основном старослужащих, люто ненавидящих большевиков и спаянных в одно целое с офицерами. Вместе ели – из одного котла, спали в одних избах или палатках. Такое было невозможно в старой армии, в Великую войну. Многому научила гвардейских фанфаронистых офицеров Гражданская.
Генерал смотрел, как развертывается офицерский полк, как умело, веером, движется цепь, за нею вторая. Они шли, слегка наклонясь вперед, и их тела по пояс скрывали белесые метелки ковыля. Ковыль раскачивался под ветром, и казалось, что офицерские цепи бредут по воде. Полный, плотный Аандуладзе, выставив штык, шел в первом ряду, и было видно, как подрагивает на ходу его крупное тело, как светятся сединой его знаменитые, под Александра, бакенбарды. Погоны с зигзагообразными золотыми галунами отражали солнце.
– Погибнет, черт грузинский!..
Но шедшие рядом с ним, не желая подставлять генерала под удар, обходили медлительного и тяжеловесного Аандуладзе. Штыки у офицерского полка в отличие от краснорубашечников были начищены и зловеще поблескивали.
Слащев и сам бы, как некогда, пошел в первой цепи, взяв трехлинейку. Но – нельзя. Если он погибнет или будет тяжело ранен, поражение неминуемо. А до полной победы осталось немного. Даже если Блюхер прорвется, ему во фланг зайдет Барбович, и это будет конец Правобережной группировки.
Он внимательно осмотрел приближенные оптикой лица краснорубашечников Блюхера. Сибирские, скуластые чалдонские[27] лица. Много и чистых башкир и бурят, может быть, якутов. Невозмутимы. Но он заметил, что кое-кто чуть ниже, чем положено, опустил штык. Добрый знак. У кого-то уже не выдерживают нервы, а значит, они скоро дрогнут и будут сражены, открывая путь в глубь порядков.
Аандуладзе сильно отстал, оказался в третьей цепи. Около генерала офицеры сошлись чуть плотнее, чтобы защитить его. Слащев вдруг почувствовал, что ему хочется опустить бинокль. Он устал от этих зрелищ, от вида того, как сходятся кость в кость, беспощадно и люто, глядя на противника, как на дикого зверя, русские люди. Господи, сколько лет еще придется расхлебывать эту ненависть! Люди уже научились видеть вокруг врагов. И долго еще будут отыскивать противника, оглядываясь вокруг. И если не найдут, то придумают.
Все эти мысли промелькнули смутным клубком в помутневшей от двух бессонных суток голове генерала и были прерваны криками «ура!».
С русским, с суворовским, кутузовским, скобелевским «ура» сходились ряды неприятелей. Офицерский полк быстро сломал первую цепь Пятьдесят первой. Упавшие блюхеровцы словно тонули в колышущихся волнах ковыля. Через две-три минуты воины Аандуладзе пробили вторую цепь.
Слащев знал, что полк обречен. Он должен был сломать атакующее настроение красных, но одолеть всю дивизию, даже одну бригаду, он не мог. В рукопашной очень быстро наступает нервная и физическая усталость.
Но тут генерал увидел, что Блюхер отнюдь не собирается поддерживать свой первый полк. Потерявший больше половины людей, Аандуладзе уже сражался с четвертой, последней цепью. Неужели красный полководец решил сражаться в честном поединке, не вводя в действие новые тысячи бойцов?
Да, это был поединок. Красноармейцы Блюхера доказали, что умеют сражаться. Остатки офицерского полка приостановились, видя перед собой огороды хутора Терны. Кое-кто из раненых краснорубашечников поднялся и побрел, опираясь на винтовку, в сторону хутора, к своим. Раненых не тронули, дали уйти.
Слащев подумал: вот теперь бы к порядком обескровленной Тринадцатой дивизии добавить две сотни остававшихся в резерве конников да перебросить сюда еще хотя бы один полк из Тридцать четвертой – и можно идти на Каховку. Отбить ее у красных и затем полностью очистить Правобережье! Хоть и мало оставалось людей у генерала, но настроение у всех было боевое, и это надо было использовать.
Он велел отыскать Барсука-Недзвецкого, который носился от одной батареи к другой, и приказал ему собирать артиллерийский кулак, а сам за ночь переформировал части, позвонил в Чаплинку, где стояли в резерве на случай прорыва к Перекопу два старых английских танка, оставшихся от времен дружбы с Великобританией, и попросил господ танкистов (с ними, как моряками, следовало разговаривать вежливо, по имени-отчеству) подать машины на плацдарм. От Чаплинки сюда было почти сорок верст. Для медлительных сухопутных дредноутов «Марк-четыре» это был восьмичасовой путь – если не случатся поломки.
Блюхер не случайно не вводил в штыковой бой полновесные бригады, ограничившись кровопролитной дуэлью, которая не выявила победителя, потому что никто не бежал.
