Эндрю Ходжер - Храм Фортуны
— Поскупился цезарь, — шепнул Аттик Сильвану. — Я не верю, что он был так беден.
Сатурнин наклонился к уху сидевшего рядом с ним Гатерия.
— Не очень-то обрадуются легионеры, — сказал он. — Особенно из германской армии. Они явно рассчитывали на большее.
Гатерий пожал плечами.
— Цезарь мудро поступил, что не стал их баловать. Это могло бы привести к очень опасным последствиям. Солдат нужно не покупать, а вербовать.
Сатурнин с сомнением покачал головой. Старый республиканец Гатерий мыслил другими категориями.
А консул Секст Помпеи тем временем развернул первый пергаментный свиток и огласил собственноручно составленный цезарем список его деяний. Август просил, чтобы этот текст был вырезан на медных досках и установлен у входа в его мавзолей.
В оставшихся двух свитках были различные государственные записи и реестры: сколько где служит солдат, сколько денег в государственной казне и личном цезарском ларце, сведения о налогах и тому подобное.
Закончив читать, Помпеи передал документы специальной комиссии и сошел с трибуны. В курии на некоторое время установилось затишье. Все осмысливали только что услышанное.
Сатурнин тоже думал над этим, однако его неотступно преследовали и другие мысли, от которых он никак не мог отрешиться, хотя и считал такую слабость недостойной настоящего римлянина.
Дело в том, что еще тогда, в Нолах, Луций Либон привез ему тревожные известия о его семье. Проконсул Африки сообщал, что никто не прибыл к нему в назначенное время, и выражал опасение, не случилось ли чего. Похоже было, что «Сфинкс» со всеми, кто находился на борту, бесследно исчез.
Сатурнин корил себя за то, что приказал отплыть поскорее, не дожидаясь каравана александрийских галер, который обычно сопровождает военный эскорт, и подверг опасности жизни своих близких. Неужели они попали в руки пиратов? Об этом даже думать не хотелось. Но сейчас Гней Сентий Сатурнин не мог ничего предпринять — решалась судьба Рима, решалось, к кому попадет верховная власть, и он не имел права ставить свои личные дела над государственными. Зато Либон, не скованный подобными принципами, просто сходил с ума от всевозможных предположений и вынужденного бездействия. Сатурнин действительно начинал опасаться за его рассудок, и решил в ближайшее время позволить юноше организовать поиски, не пожалев для этого денег.
Его размышления прервал звук тяжелых шагов — это Тиберий встал со скамьи и медленно двинулся к трибуне. Его сопровождали аплодисменты сенаторов; сначала довольно жидкие, они постепенно перерастали в настоящую овацию.
«И это римляне! — с презрением подумал Сатурнин. — Они уже готовы на брюхе ползать перед тем, кого еще вчера высмеивали и ненавидели. Ну, подождите же, вы сами выбираете себе палача, который будет топтать вас, как жалких козявок, случайно попавшихся под ноги».
Лишь он, Гатерий и еще десятка два сенаторов старой школы не присоединились ко всеобщему ликованию.
Тиберий дошел до трибуны, встал на нее и хмуро оглядел зал; многие сразу же почувствовали себя очень неуютно под его тяжелым взглядом.
— Прошу слова, почтенные старейшины, — заговорил Тиберий, как всегда, с усилием ворочая челюстями. — Вы сейчас выслушали волю моего отца Августа. Согласны ли вы с ней?
— Согласны! — раздались крики. — Принимай власть! Исполни желание Августа!
Тиберий молча слушал. "Какие трусы и ничтожества! Они боятся прогневить меня, боятся открыто сказать, что считают меня недостойным быть преемником цезаря. Но у них нет другого кандидата, и теперь они наперегонки будут стараться завоевать мое расположение.
Но если бы сейчас вдруг сказать им, что Август снял опалу с Агриппы Постума и именно его назвал главным наследником, то эти же самые достойные подхалимы с радостью приветствовали бы нового правителя.
А если бы вдруг претензии на власть предъявил Германик, поддержанный преданными ему легионами, они вообще на коленях поползли бы ему навстречу".
Так думал Тиберий, стоя на трибуне в курии Юлиев. "Ладно, — решил он наконец, — дам им последний шанс устранить меня. Но если страх в них возьмет верх над благоразумием, значит, они и не заслуживают ничего лучшего. Тогда я действительно соглашусь стать первым гражданином, и отброшу всякие сантименты. Посмотрим, как вы взвоете потом.
А Постум? Что ж, Постум останется на своем острове. Ему не повезло — Август умер слишком рано. Колесо фортуны крутанулось в другую сторону. Ничего не поделаешь. Ну, посмотрим, может быть, попозже я и верну его в Рим.
Остаются еще, правда, люди, которые знали о последней воле цезаря — Сатурнин, его друзья, тот трибун, который привозил письмо... Ну, что-нибудь придумаем. А моей почтенной матушке придется умерить свои амбиции. На сей раз все сделал я сам, и она не будет более вести меня на поводке".
— Выслушайте меня, достойные сенаторы, — заговорил Тиберий решительно, — и еще раз обдумайте мои слова. Август завещал власть мне, но вручить ее должны вы, старейшины. Учтите, мне уже пятьдесят с лишним лет, и силы мои убывают с каждым днем. Смогу ли я нести тот груз, который был под силу нашему мудрому Августу? Не стану ли я тормозом на пути его дела? Учтите — призывая меня занять это место, вы вручаете мне свои жизни и свое достояние. Сумею ли я правильно распорядиться ими? Не станете ли вы потом жалеть и сетовать, что приняли такое решение? Взвесьте все еще раз.
Он пристальным взглядом обвел скамьи, отмечая реакцию сенаторов. Большинство из них принялись кричать, не жалея связок, что он просто обязан согласиться, что его скромность и порядочность всем известны, что лучшего правителя трудно и пожелать.
Некоторые, выбежав в проход, даже стали на колени, протягивая руки и умоляя не отказать их нижайшим просьбам.
— Какая мерзкая комедия, — шепнул Гатерий Сатурнину. — Он же давным-давно все уже решил, и теперь наслаждается раболепием этих ослов.
Сатурнин не ответил. Низкопоклонство сенаторов — лучших, как считалось, римских граждан — болью отозвалось в его сердце. Ради кого он старался, ради кого положил столько трудов? Ради этих червей? Да им самое место в рабстве. Нет, хватит. Он уходит. Пусть другие пресмыкаются перед лицемером Тиберием, а они с Либоном отыщут Лепиду и Корнелию и уедут куда-нибудь в провинцию. И будут мирно, спокойно и счастливо жить вдали от столичной грязи и интриг. Решено...
Тиберий продолжал ломать комедию, жалуясь на возраст, недостаток опыта, слабое зрение... Многим это начало надоедать, просьбы становились все тише, но наследник так вошел в роль, что, кажется, и не думал останавливаться.
— Чего доброго, он действительно откажется, — шепнул Курций Аттик Сильвану. — Ливия ни ему, ни нам этого не простит.
