Петр Краснов - Белая свитка (сборник)
— Ступай, ступай Олюшка.
Марья Петровна мелким торопливым крестом перекрестила Ольгу.
Ольга вошла. Обыкновенный деловой кабинет провинциального, Ольга сказала бы, адвоката. Большой письменный стол, боком к окну. Вдоль стен шкапы с зелеными картонами и папками. Видимо, мелкое советское учреждение, каких много насажено рабоче-крестьянскою властью. Над шкапами ярлыки — «Губстатотдел», «Демография», «Стат. народ. образ»… «Эконом. стат.», «Стат. коммун. хоз», «Стат. труда»… и с обратной стороны двери плакат — «Устатбюро».
Гипсовый Ленин змеил свою отвратительную ухмылку с невысокого постамента. Под ним железный поднос, стакан и графин со ржавой водой. Толстая книга в синем переплете, на ней белым написано: «Весь Ленинград. 1928».
Ольге стало жутко.
За столом сидел человек в пенсне. Он был одет в черную суконную рубашку «толстовку». Лицо круглое, бритые усы, черные брови, лысина, седеющая чернь волос по вискам. Типичный советский статистик. Он внимательно, точно щупая глазами, разглядывал Ольгу.
— Садитесь пожалуйста… Жаль, что у вас не еврейский тип… А впрочем… Может быть, даже и лучше… Так вот заметьте… Вы украинка… Щирая… Варвара Коваль, из Конотопа.
Статист строго глядел через пенсне на Ольгу.
— Позвольте, — начала Ольга. — Я Ольга…
— Знаю… знаю… Ольга Вонсович… Родились в Никольске Уссурийском… Не учите… Я вас буду учить… А вы запоминайте… Итак: вы украинка…
— Но… я не знаю украинского языка.
Сидевший за столом прищурился. Он снял пенсне и стал его протирать. За пенсне оказались милые, добрые, добродушные, серые, немолодые глаза.
— А кто же его, милая барышня, знает? Вы думаете, украинка, так уже и балакает на мове? На мове-то никто не говорит. По малороссийски-то еще балакает там-сям «интэлыгэнция»… Ну, да это не важно.
Он встал, порылся в зеленых картонках, достал бумаги и подал Ольге.
— Вот вам паспорт. Профессиональная карточка… Партийный билет. Вы же ведь коммунистка… Имейте в виду, однако, им-то очень билетом не тычьте. Не везде это любят. Так, для большого случая держите. У вас какой голос? Контральто?
— Меццо-сопрано.
— Все равно… Так вот, запомните… Твердо… Так, чтобы и ночью во сне не проговориться: вы товарищ Варвара Коваль… Вы едете в Ленинград в Общегородской рабочий хор, — он находится, — запомните, записывать ничего нельзя, все на память, — он находится в ведении Культотдела Губпрофсовета, то есть культурного отдела губернского профессионального совета. Вы имеете приглашение, — вот оно, — поступить в хоровой кружок вузов, — высших учебных заведений. За этим вы и едете в Ленинград… Ваш отец, Алексей Коваль, был народным учителем… в 1905 году был сослан царским правительством в Тобольскую губернию, — запомните… в 1914 году попал на войну по мобилизации… Ну, сдался, конечно, в плен… Антимилитарист, войны не признавал. В плену он и умер. Ваша мать, народная учительница, умерла от тифа в Конотопе в 19 году. Не бойтесь, это так и было у Ковалей. А вообще молчите. Впрочем, у нас это и принято. Много разговаривать теперь все отучены. Итак, вы сегодня едете в Ленинград, в жестком вагоне. Одна… По приезде берете извозчика, едете на Разъезжую улицу… Дом № 14… Там должны быть завтра между двенадцатью и часом. Войдете во двор… увидите такса.
— Такса? — переспросила Ольга. Ей казалось, что она ослышалась.
— Ну да, собаку такса. Длинный, узкий, на маленьких кривых лапах. Хвост тонкий, прямой. Понимаете?
— Понимаю… Только я удивляюсь…
— Не надо ничему удивляться. Позовите его… Его зовут «Кнурри». Приласкайте. Дайте кусок сахара… Куда он поведет, туда за ним и идите. К кому он в доме приласкается и сядет на колени, тот и будет ваш начальник… Ему верьте. Теперь получите деньги и… да хранит вас Бог… Коммунизм умрет — и скоро. Россия не умрет — никогда.
Ольга приняла небольшую сумму денег.
— Позвольте, я распишусь, — сказала она.
— Никаких расписок. Не украдете. Мы вас знаем… Итак, Варвара Коваль… из Конотопа… Отец учитель… Сдался в плен и там умер… Он идейный был, ненавидел царизм, презирал братоубийственную бойню… Да, еще… Кого бы вы в Ленинграде из наших, вам известных, ни встретили, не узнавайте. К вам будет захаживать только Владимир Ядринцев… Он теперь не Ядринцев и не Владимир, он Павел Скосырев, состоит при митрополите… Усвоили?
— Да, кажется… Варвара Коваль… Отец Алексей… из Конотопа… Сдался в плен… Ненавидел царизм… Искать такса… Зовут — Кнурри…
— Отлично. Счастливой дороги, гражданка Варвара Алексеевна… Кто там еще? Пожалуйте.
Ольга вышла и в прихожей увидела Маню Совушку.
Маня встала, заторопилась и пошла в кабинет «Устатбюро».
Без приключений Ольга доехала до Ленинграда и между двенадцатью и часом вошла во двор дома № 14 на Разъезжей улице. Темный, блестящий такс с длинными ушами озабоченно рылся в снеговой куче. Он залез туда по грудь, выскакивал, фыркал, — вся морда в снегу, — и снова всеми четырьмя лапами наскакивал на снег и погружался в разрытую им нору. На дворе, кроме собаки, не было никого. Час обеденный. Кругом тишина.
— Кнурри, Кнурри, — позвала Ольга.
Собака оглянулась. Посмотрела недоверчиво на Ольгу. Точно оценивала ее. Кто она, враг или друг… Потом подошла.
Ольга нагнулась. Дала ей сахару. Приласкала. Собака обнюхала ее руки, потом побежала во вторые ворота. Ольга пошла за нею. Иногда собака оглядывалась, точно поджидая Ольгу. Под воротами темная, не очень чистая лестница. По ней наверх. На третий, последний этаж. Собака остановилась у двери, обитой рваной клеенкой, и стала повизгивать и царапать двери лапами. Помятая кнопка звонка. Ольга позвонила. Сердце билось. Куда она попала? А вдруг в засаду?.. Собака как-то внушала доверие… «Авось не обманет, — подумала Ольга. — Собака не человек».
Полная, пожилая женщина открыла дверь. Такс кинулся к ней, виляя хвостом.
— Варюшка! Племянница! Ну наконец-то! — женщина заключила Ольгу в объятия. Потом обратилась к какому-то вышедшему в прихожую человеку неопределенных лет, неопределенной наружности и костюма.
— Вот вы, Алексей Савостьяныч, сомневались… Уплотнять меня хотели. Куда же теперь уплотнять? Вот она, Варюшка. Вы поглядите, какая она у меня красавица. Я вам документы ее в прописку вечером принесу… Ну, вот и добралась, моя желанная. Чай голодна?
Дальше опять все шло как по писаному. Ольга вторую неделю живет у полной дамы. Ее зовут Леокадия Яковлевна. По вечерам, закрыв все двери, в полной тишине, они шьют русские флаги. Синий, белый, красный… Шьют и прячут потом в матрацы. Черный такс лежит на коленях у Леокадии Яковлевны. В квартире тепло. В печке потрескивают дрова. Проворно ходят руки, готовя флаги к какому-то великому, радостному дню.
