Зинаида Шишова - Приключения Каспера Берната в Польше и других странах
«Бедный мальчик! – размышлял, покачиваясь на своем смирном коне, Коперник. – Но как я мог поступить иначе? Дать ему выговориться? Да он же, по простоте душевной, готов приравнять меня к богоотступникам только потому, что выводы, подсказанные мне наблюдениями над светилами, расходятся с учением отцов церкви. А полвека назад, когда ученые решались толковать о шаровидности Земли, разве не подымали те же отцы церкви на них крест, как на одержимых бесами? Да и сейчас святых отцов беспокоит соперничество церковной и светской науки… Следовательно, надо стараться, чтобы и моя гелиоцентрическая система проникала в умы наших ученых – равно светских и духовных – постепенно. Брат Тидеман неправ, уговаривая меня отдать в печать мои еще недоконченные труды „Sapienti sat“. Мудрость могут уразуметь только мудрые. И грех мне будет великий, если я соблазню единого от малых сих».
Мерное покачивание в седле убаюкивало. Коперник то погружался в дрёму, то снова просыпался от неожиданного толчка. И этих немногих минут отдыха было достаточно для его железного организма.
«Проверим-ка, не ошибся ли я», – решил он, окончательно отгоняя дрёму.
– Войцех! – окликнул он старого слугу. – Как следует ли ты рассмотрел эту больную паненку Митту? Скажи, не напомнило ли тебе ее лицо… кого-нибудь из наших пациентов?
Войцех замялся в некотором смущении.
– Да как вам сказать… – пробормотал он, неловко улыбаясь.
– Ну, ну, говори! – настаивал Коперник.
– Прошу у пана доктора прощения, если скажу глупость… Только лицо этой хворой паненки ну точь-в-точь схоже с лицом того юродивого, что привезли мужики из Ольштына!
– Значит, я был прав! – сказал сам себе Коперник, закрывая глаза.
Отец Миколай ошибался, полагая, что ему не доведется еще раз навестить свою больную. Через три недели ему снова пришлось отправиться по делам диацеза в Гданьск, и как обрадовались все Суходольские, когда Юзеф доложил о его преподобии канонике Миколае Копернике!
Встречать высокого гостя вышла в прихожую вся семья.
Ванда первая бросилась к канонику, крича:
– Пан доктор, Митта сегодня уже улыбнулась!
Збигнев и Адольф Куглер помогли канонику разоблачиться, пани Ангелина приложилась к его руке, а хорошенькая Уршула, не зная, что делать, бережно сняла с его рясы пушинку.
Через минуту все собрались было в комнате больной, но каноник безжалостно велел им дожидаться в столовой.
– Слабость большая, – сказал он, выслушав девушку. – Ну как, забыли вы уже о монастыре, дитя мое? – спросил он ласково.
К удивлению его, Митта, зарывшись лицом в подушку, ответила:
– Только в монастырь!.. Больше выхода у меня нет!
– Да что вы! С такими трудностями Збигнев…
Но Митта не дала ему закончить.
– Збышек, родненький, – пробормотала она сквозь слезы. – Збышек, солнышко мое! – И, подняв на каноника голубые, ставшие сейчас огромными глаза, спросила: – Вы знаете, что я дала слово Касперу Бернату быть его женой?
– Сколько лет, дочь моя, было вам, когда вы дали это слово? – ласково спросил Коперник. – Двенадцать? Тринадцать?
– Тринадцать, – еле слышно прошептала Митта. – Но я должна это слово сдержать… Так ведь?
Коперника обрадовало уже то, что девушка сказала это совсем другим тоном. Она как будто размышляла, должна ли взрослая девица выполнять обещание, данное несмышленой девочкой.
– Поверьте, дочь моя, – сказал он как можно тверже, – Каспер мне как родной сын… Много я отдал бы за то, чтобы он остался в живых! Но… прошло столько лет… Я хорошо знаю Каспера и знаю, что, останься он в живых, он не потребовал бы от своей бывшей невесты верности, зная…
Митта испуганно подняла на него глаза.
– Каспер настолько честен и благороден, что никогда бы не требовал от вас исполнения клятвы, зная, что вы любите другого.
– Что-о-о?! – вскрикнула девушка.
– Вы любите Збигнева? – спросил Коперник, заглядывая в полные слез голубые глаза.
– Да, пан доктор, – ответила она так тихо, что он скорее угадал, чем расслышал ее слова. – Поэтому-то я и хочу пойти в монастырь, – добавила Митта громче. – Там замолю свой грех…
– Грех был бы, если бы вы, любя Збигнева, соединили свою судьбу с Каспером, – возразил Коперник. – И грех делать несчастным человека, которого вы любите, который вас любит и который спас вас от напасти. И еще должен вам сказать, что грех вам будет пойти в монастырь… Кто же будет ухаживать за вашим старым, больным отцом?
– Отцом? – переспросила Митта. – А разве вам не рассказали, как расправился с ним проклятый богом рыцарь Мандельштамм? Уже восемь лет, как отца моего нет на свете!
– Пока я ничего не могу утверждать достоверно, но у меня есть надежда, что отец ваш жив, хотя и тяжело болен…
Девушка схватилась за сердце, но доктор Коперник знал, что от радостных вестей не умирают. Он следил, как румянец слабыми пятнышками проступает на щеках Митты.
– Можно мне подумать немного? – спросила она жалобно. И потом долго лежала с закрытыми глазами.
Коперник погладил ее по пушистым волосам.
– Сказать обо всем Збигневу, чтобы бедняга больше не терзался? – спросил он ласково.
– Я еще немного подумаю… Я уже почти знаю, как решу… Только позвольте мне еще немного подумать!
Каноник стоял, опираясь рукою на спинку кровати. Прижавшись губами к этой сильной и доброй руке, Митта, смеясь и плача, сказала:
– Так, значит, это не грешно и не стыдно – быть счастливой?
В первый раз за время болезни Митты Збигнев остался с ней наедине.
Оба молчали, и кто-нибудь, заглянув в комнату, решил бы, что больная уснула, а Збигнев бережет ее сон.
Однако Ванда, открыв дверь, тотчас же ее прикрыла и в гостиной появилась с таким сияющим лицом, что и мать и отец обратили на это внимание.
– Вы объяснились с паном Адольфом? – спросила пани Ангелина. – Ты счастлива, моя доченька?
– Я счастлива счастьем нашего Збышка… И он вполне его заслужил… А пан Адольф еще не приходил сегодня…
Поздно вечером в Эблонге, закончив подсчет оружия и распорядившись выставить сторожевые заставы, отец Миколай заглянул в каморку, где поместили несчастного помешанного старика, которого привезли из Ольштына.
«Глаза сейчас закрыты, но я отлично помню их небесно-голубой цвет, – думал Коперник. – И нос такой же, как у Митты, прямой, с маленькой горбинкой… И рот… Даже уши такие же маленькие и плотно прижатые к голове… Говорят, это признак хитрости и дурного нрава, но, судя по Митте, это неверно…»
Старик, застонав во сне, повернулся на другой бок и сладко захрапел.
«Шрам от уха до уха… Барон палкой раскроил ему череп… И сотрясение, очевидно, было сильное…»
