Распутин наш. 1917 - Сергей Александрович Васильев
Не менее объёмная Инструкция городовым насчитывала 96 параграфов и начиналась с того, что обязывала полицейских «…вести себя всегда прилично своему званию», строго запрещала «…входить в форме без служебной надобности в питейные и трактирные заведения», а также «…принимать от обывателей какие бы то ни было подарки деньгами или вещами». Предписывалось заботиться о «добром имени и чести своего звания», соблюдать личную нравственность, а также предотвращать «непристойные поступки». Завершался руководящий документ предписанием «…не допускать постилки соломы у домов, где есть больные, без разрешения…».
Дорожное движение тоже заботило полицейских. Согласно Инструкции, постовой следил за тем, чтобы подводы «…держались правой стороны и объезжали городовых». Что же касается грозного слова «запишу», то говоря современным языком, оно означало составление протокола о нарушении правил дорожного движения.
После экзамена – торжественное построение и присвоение первого чиновничьего титула. Гордей стоял правофланговым, косясь на своих новых коллег, ибо не был обижен ростом и статью. Набирали городовых из отставных солдат, драгун и егерей, поголовно из простого народа – рабочих, крестьян, очень редко – из представителей интеллигенции или обедневшей мелкой буржуазии. С этой минуты они все вместе переходили в другое сословие. Событие волнующее и торжественное. Согласно «Табели о рангах», городовой соответствовал низшему – четырнадцатому. Но для вчерашнего простого солдата это было несомненное повышение, соответствующее мичману на флоте, корнету в кавалерии, хорунжию у казаков, прапорщику в пехоте…
Из кладовки выглянула Аграфена, показала свой любопытный носик дочка. Сынишка затих, убаюканный мамой и старшей сестрой. Гордей, ни слова не говоря, нетерпеливо махнул рукой, и обе головы послушно спрятались. На улице пока тихо, но это вряд ли надолго. Скоро опять начнется. Он закрыл глаза и снова перед ним понеслись воспоминания недавнего прошлого…
Служба городового – не сахар. Постовой с гвардейской выправкой радовал начальственный глаз, поэтому неудивительно, что его ставили на самом виду, а менее представительных коллег задвигали на второй план. На посту приходилось стоять в три смены по шесть часов. Если требовалось отлучиться, постовой вызывал двух дворников: одного оставить вместо себя, а другого послать в участок с объяснением причины ухода с поста.
Сменившийся от службы не освобождался. Следующие шесть часов он числился «подчаском». В этом качестве его могли определить на дежурство при участке или послать в наряд, приказать конвоировать арестантов или снова заступить на пост, чтобы подменить заболевшего товарища. В лучшем варианте, городовой, не получивший никакого назначения, был обязан безотлучно находиться дома на случай экстренной необходимости. При пожаре, например, городовые спешили на место происшествия для организации оцепления и охраны имущества погорельцев.
И за всё это – сто пятьдесят рублей в год. Невеликие деньги, почти в два раза меньше, чем у низшего городского чиновника Российской империи. Городовые жили несколько лучше рабочих, но положение их было таким же бедственным, повышение цен и дефицит били по их семьям ничуть не меньше пролетарских.
Государство экономило не только на зарплатах. Снаряжение городовых тоже не отличалось высоким качеством. Для городской полиции закупались самые дешевые сабли. Всем полагались казённые револьверы, но их не хватало, и многие носили пустую кобуру. Что было у каждого стража порядка, так это свисток! «Полезнейший» инструмент в борьбе с преступниками…
Отсутствие необходимого правоохранителям снаряжения начальство заменяло душеспасительными беседами. Для того чтобы полицейские периодически освежали приобретенные знания, а также для разъяснения вновь издаваемых распоряжений, Санкт-Петербургский градоначальник генерал-майор Драчевский счел необходимым проведение занятий с околоточными надзирателями и городовыми аж два раза в неделю, разумеется, в свободное от службы время, где лично зачитывал Устав Благочиния для полиции от 8 апреля 1782 года, подписанный и обнародованный Екатериной II. Особо нравились градоначальнику «Правила добронравия»:
«1) не чини ближнему, чего сам терпеть не хочешь;
2) не токмо ближнему не твори лиха, но твари ему добро колико можешь;
3) буде кто сотворил обиду личную, или в имении или добром звании, да удовлетворит по возможности;
4) в добром помогите друг другу, веди слепого, дай кровлю невинному, напои жаждущего;
5) сжалься над утопающим, протяни руку помощи падающему;
6) блажен кто и скот милует, буде скотина и злодея твоего споткнется – подыми ее;
7) с пути сошедшему указывай путь.»
Каждый раз генерал начинал свою лекцию с этих богоугодных постулатов, а заканчивал анафемой на головы анархистов, социалистов-революционеров и прочих карбонариев, предупреждая полицейских об их кровожадности. Но жизнь не всегда совпадала с предостережениями начальства, и первую кровь городового Гордей увидел совсем по другой, не революционной причине.
Получив офицерские погоны, корнет Марченко и князь Вачнадзе возвращались на лихачах из ресторана. Произведение в офицеры было отмечено обильным возлиянием. Не в силах сдержать переполнявшую их радость, юноши оглашали спящие улицы громким пением, пока на углу Владимиро-Долгоруковской улицы и Чухлинского переулка оно не прервалось окриком городового, велевшего прекратить безобразие.
– Не знаешь, с кем говоришь, невежа?! – моментально взбеленились «певцы», когда сквозь алкогольный туман до них дошло, что их, настоящих офицеров, поучает какой-то полицейский, да к тому же нижний чин.
– Виноват, ваше благородие! – отдал честь городовой. – А только будьте добры не нарушать тишину – не полагается по закону!
Городовой 1-го разряда Василий Кулешов из своих прожитых сорока семи лет двадцать отстоял на посту, поэтому знал назубок: «На обязанность полиции возлагается смотреть, чтобы по улицам и переулкам пьяных не было, и чтобы те, которые по улицам и переулкам кричат и песни поют, ночью в неуказанные часы ходят и в пьяном виде шатаются, были забираемы и отсылаемы под стражу». Каких бы благородных кровей
