Леонид Соловьев - Очарованный принц
Ходжа Насреддин сидел, опустив голову; он в лицо Агабеку не смотрел, зато не отводил глаз от его рук. И по дрожанию толстых пальцев, по трепету вздутых жил читал все в его душе так же ясно, как по волшебной книге. Поэтому для него не были неожиданными слова Агабека:
– Узакбай, а что, если ты уступишь принца мне? Соглашаться сразу не следовало: пусть он распалится!
– Тебе? – усмехнулся Ходжа Насреддин. – Не такие люди предлагали мне то же самое. Но, во-первых, принц желает иметь провожатым в Каир только меня, во-вторых…
– Принца можно уговорить. Кроме того, пока он в этом обличье, в ишачьем…
– Можно поступить с ним и бесчестно, хочешь ты сказать? Обмануть его? О хозяин!..
– Вовсе не то я подумал. Но можно его ответ истолковать в желаемую сторону. Поскольку человеческих слов он произносить не в силах…
– А махание хвостом и двигание ушами?
– Вот их-то и можно истолковать!
– Поистине, хозяин, ты рожден для придворных должностей! Но есть и второе препятствие – ты сам.
– Я?..
– Чем ты сможешь вознаградить меня! Неистовое желание быть египетским визирем так разожгло Агабека, что он даже обрел в себе красноречие.
– Ты жаждешь уединения? – говорил он, наклоняясь к Ходже Насреддипу. – Где найдешь ты уединение большее, чем здесь, и тишину совершеннее? – Действительно, тишина вокруг была, как в светлом сне. – Ты хочешь иметь пожизненный доход? Мое озеро даст тебе достаточно для богатой жизни.
– Да, но хлопоты с этим озером и с отпуском воды, – упирался для вида Ходжа Насреддин. – Они будут меня отвлекать от ученых занятий.
– Найми управителя. За малые деньги он все будет делать сам.
– Верно, можно ведь нанять управителя! Как это мне в голову не пришло!
– Конечно! Передашь дела управителю, тебе же останется только собирать волшебную траву.
– Волшебную траву! – оживился Ходжа Насреддин. – Это как раз для меня – собирать волшебную траву!
– Вот, вот! – подхватил Агабек, обрадовавшись, что нашел верный ключ; его разум, давно уже переродившийся в хитрость, зашевелил и задвигал всеми своими четырьмя десятками ножек. – Именно волшебную траву! Ее здесь – неисчислимо, я только не хотел тебе говорить. Везде растет! Одну ты уже нашел. Но это что? Сотая доля!..
– Неужели сотая доля? – прошептал, как бы замирая, Ходжа Насреддин.
– Тысячная! Тысячная доля!.. Ты еще не знаешь, сколько здесь растет волшебной травы!
Агабек, подогретый вином, болтал уже безоглядно, ничуть не опасаясь быть пойманным на своей лжи, ибо перед ним сидел человек ученых занятий, следовательно – в обыденных делах подобный малому ребенку и подлежащий неукоснительному обжуливанию. Но перед ним сидел Ходжа Насреддин, умевший соединить крылатость души с величайшей проницательностью ума и вовсе не склонный изображать собою жирного барана для всяких ползающих по земле хитреньких проходимцев, – вот с кого следовало бы всем ученым людям, всем мудрецам и поэтам брать пример в их повседневной жизни!
– Вот, например, видишь – плющ! – захлебывался Агабек. – Тоже волшебный! И вон тот лопух – тоже! Кругом волшебная трава! Простой даже и нет, все волшебная. Здесь был задолго до тебя один чернокнижник, он мне все это и разъяснил. Кроме того, здесь и камни волшебные. Прямо валяются на земле – только подбирай!
Этот чернокнижник увез целый мешок! И еще два кувшина волшебной воды! Я забыл сказать, что здесь неподалеку есть волшебная вода. Совсем рядом. Здесь все, все – волшебное!
Против такого сочетания – волшебной травы, волшебных камней и волшебной воды – кто бы мог устоять?
Ходжа Насреддин согласился. Да, он уступает принца в обмен на озеро, дом, сад и все прочее, принадлежащее озеру, и за десять тысяч таньга сверх того.
– Десяти тысяч у меня наличными нет, – говорил Агабек. – Только семь. Но ведь я должен оставить что-нибудь себе на дорогу в Каир.
– А драгоценности, что недавно ты получил от Мамеда-Али? – напомнил Ходжа Насреддин.
Сошлись на пяти тысячах. Агабеку на дорогу оставались две тысячи и драгоценности.
– А принц не откажется! – говорил Агабек. – Он меня достаточно узнал за это время. Наконец ты можешь заболеть. Даже притворно умереть. Мы все обделаем так, что он ничего не заподозрит и никогда не узнает.
Ходже Насреддину умирать не хотелось ни истинно, ни притворно.
– Это уже лишнее, – сказал он. – Зачем обманы в таком праведном деле? Попробуем уговорить принца.
Пошли уговаривать. Было маханье хвостом, и было двиганье ушами. Истолковали. Вернулись в беседку.
– Теперь дело за малым! – торжествовал Агабек. – Каждую весну в наших местах появляется кадий Абдурахман из большого селения Янги-Мазар, где он постоянно живет. Он разбирает тяжбы и закрепляет сделки. Он сейчас где-нибудь неподалеку; сегодня же пошлю верховых на розыски. А ты, Узакбай, приготовь пока побольше волшебного состава. И напиши на бумаге все заклинания, чтобы я не забыл.
– Принц тебе уже вручен, а своего вновь приобретенного дома я еще не видел, – сказал Ходжа Насреддин.
– Пойдем посмотрим.
Осмотрели дом. Он оказался очень хорошим, построенным на долгие-долгие годы. «Вот и свадебный подарок этим молодым безумцам – Саиду и Зульфии; хватит им здесь места расселить потомство!» – думал Ходжа Насреддин, следуя за Агабеком из комнаты в комнату. В доме было тихо, чисто, просторно, светло; в открытые настежь окна щедро лились полуденные лучи, расстилая Ходже Насреддину под ноги свои веселые коврики, сотканные из горячего света, и гоняя по стенам целые стада пугливо-трепетных зайчиков, когда ветер, летевший из сада, шевелил оконные рамы.
Глава тридцать пятая
С этого дня Агабек перестал быть прежним Агабеком. Опередив медлительное время, он уже переселился мечтами в Каир, ко дворцу, он уже был для самого себя египетским визирем Агабеком-ибн-Муртазом Хорезми, ужо чувствовал на плечах тяжесть золотом расшитого придворного халата, уже слышал мысленным предчувственным слухом позвякивание медалей и блях па груди, золоченой сабли на боку. Отныне каждый лишний день, проведенный в Чораке, казался ему похищенным из его будущего величия; каждая пролетевшая минута безвозвратно уносила с собой обильные семена всевозможных благ и всяческих прибылей. Он надулся нестерпимой чванливостью. Разговоры с ним стали для Ходжи Насреддина истинной мукой. Своего единственного слугу, слепого и глухого старика, он заставлял по утрам кланяться себе земно. К ишаку он Ходжу Насреддина теперь не допускал вовсе.
Между тем жизнь селения шла своим обычным кругом: наливались душистой сладостью плоды в садах, шелковичные черви завернулись в коконы и первый раз и второй, объягнились овцы на пастбищах. У каждого чоракца прибавилось летних забот; в чайхане Сафара гостей по вечерам собиралось теперь не много, человек пять; остальные, наработавшись за день, ложились еще засветло спать.
