Михаил Громов - В небе и на земле
– Хотите нам помочь?
Я встал и ответил:
– Товарищ Сталин, я - слуга своего народа и всё, что я могу, всегда готов сделать.
– Так вот, я предлагаю Вам три поста: или начальником боевой подготовки ВВС, или начальником всех учебных заведений ВВС, или начальника НИИ ВВС.
– Товарищ Сталин, за такие большие административные посты, не имея опыта, с моей стороны было бы рискованно браться. Тем более что никаких академий я не кончал.
– Какие там академии, - сказал он и махнул рукой.
Тогда я сказал:
– Завалить дело недолго. Ну, назначите Вы меня, но ведь это дела не решит.
– Это мне нравится, что Вы подходите к делу серьёзно. Но всё-таки, что же Вы хотите?
– Мне, конечно, больше всего подходит НИИ ВВС. Я ведь большую часть своей лётной деятельности посвятил испытаниям. Но меня и там смущает очень многое. В НИИ ВВС нет настоящей научно-технической базы, где можно было бы обосновывать требования к авиационной технике. И подчинение института командующему ВВС тоже не авторитетно. Да, кроме того, к нам, рекордсменам, отношение «не очень»…
– А кого, например?
– Да, начиная с командующего…
– А он -…, - последовала оценка, которую я не могу повторить.
(Через две недели командующий ВВС был снят. Очевидно, этот вопрос ко времени моего разговора со Сталиным был уже решён.)
Тут мне в голову пришла следующая мысль, и я сказал:
– Мне хотелось бы, товарищ Сталин, сначала попробовать свои организаторские способности не в НИИ ВВС, а в ЛИИ НКАП: там меня все знают, и я всех знаю.
– Э… нет, я хочу, чтобы Вы были в военной авиации.
– Позвольте мне тогда хоть немного подумать.
– Ну и сколько же Вы будете думать? Как Чапай, что ли?
– Нет, хотя бы до завтра.
– Ну, хорошо.
Я ушёл. Военным я был с 18 лет. Но с 1930 года я был командирован в авиационную промышленность, где продолжал работу по испытанию самолётов, совершал перелёты и особо ответственные полёты по специальным заданиям. Я знал своё дело и не знал никаких забот, всецело увлекаясь авиацией, да ещё искусством и спортом (последним, к сожалению, лишь в немногое свободное время). Теперь мне предстояло в 40 лет резко изменить свой образ деятельности. Я всё взвесил и на другой день (28 февраля 1941 года.) явился к Сталину.
Сталин принял меня в своём рабочем кабинете. Мы проговорили около часа, и я всё же уговорил его назначить меня начальником Лётно-исследовательского института (ЛИИ) НКАП, сократив срок организации работы ЛИИ с двух (как просил я) до одного месяца. Прощаясь, Сталин сказал:
– А всё-таки я Вас рано или поздно заберу в военную авиацию.
* * *
Итак, увы, мне пришлось стать администратором-организатором. Это было новое направление в работе, от которого я всю жизнь старался отойти как можно дальше. Теперь, оглядываясь на прошедшее, я могу с определённостью утверждать, что это - не моё призвание. Терпеть не могу заставлять людей что-то делать. Предпочитаю убеждение. Если оно не действует, то толку от того, что заставят, по-моему, тоже будет не много. Я не признаю наказания: оно не исправляет, а больше озлобляет и порождает ряд других пороков, таких как угодничество и обман. Лучше задеть самолюбие, вызвать стыд и раскаяние у провинившегося, вызвать уважение к самому себе. Вряд ли кто согласится с такой теорией. В жизни обычно не так. Может быть от того, что мы уже привыкли веками к трафарету и не ищем от добра добра? Я не склонен к полемике в этом вопросе - это не моя стихия.
Несколько позже Сталин так выразился обо мне: «Всё хорошо, только рука у него мягковата». Он прав, что верно - то верно.
Итак, я получил назначение в ЛИИ НКАП и стал его начальником. В институте меня приняли хорошо. Я всегда любил работать «с огоньком». В то время я был полон энергии, и выход ей находил всегда. Я энергично принялся за организацию этого интереснейшего по тому времени учреждения. С большим трудом, но я всё же старался поддерживать и свою лётную квалификацию.
Работы было много. Нужно было заниматься строительством, нужен был тир. Необходимо было переселить туберкулёзный институт с территории ЛИИ, а его руководство стало в позицию «не хочу». Я доказывал несовместимость шума моторов днём и ночью, звуков стрельбы в тире с необходимостью тишины для больных…
Приехала комиссия во главе с Н.М.Шверником (Шверник Николай Михайлович (1888-1970) - государственный деятель, в 1941 году - председатель ВЦСПС.). Я выиграл дело. Переселение, конечно, трудоёмкое дело. Но и строительство ЛИИ нужно было предусмотреть на долгий срок, предвидеть будущее перспективное развитие института.
Самое трудное, что необходимо было сделать - создать условия для творческой деятельности. Здесь можно было опереться на замечательных людей, которыми был укомплектован институт. Вспоминаю теперь самых старых своих знакомых, работу которых я знал, взаимодействуя с ними и пользуясь их творчеством в своей практике: А.В.Чесалов, И.В.Остославский, М.А.Тайц, Д.С.Зосим, В.С.Ведров… Талантливые энтузиасты и фанатики своего дела… Я скорее могу перечислить людей, работавших в институте, но не любивших свою профессию и работавших «без огонька», чем всех, кто работал «на отдачу». Разумеется, с такими кадрами дело не могло не пойти успешно.
К началу работы я успевал довольно сложным путём: проехав 30 километров на автомашине из Барвихи, где я постоянно жил на даче, до Центрального аэродрома, оттуда перелетал в институт на спортивном самолётике. Обычно я начинал с обхода всех лабораторий: мне нужно было знать их нужды и замыслы. Периодически, но не часто, мне приходилось докладывать о делах института наркому авиационной промышленности Алексею Ивановичу Шахурину. Он был доволен моей работой. Я иногда жаловался, что скучаю без настоящих полётов. На это он мне с убеждённостью возражал:
– Вы же государственный деятель. Это видно из Ваших рассуждений. Вам надо твёрдо стать на этот путь!
Но я всё же где-то в глубине души чувствовал, что мой психологический склад тянет меня в другую сторону - управление людьми - не моё дело.
Тем не менее, всё шло хорошо.
Но 22 июня 1941 года рано утром мне на дачу позвонил А.И.Шахурин:
– Михаил Михайлович, война с Германией. Сейчас же направляйтесь в ЛИИ.
ВЕЛИКАЯ ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ВОЙНА
Через час я прибыл в ЛИИ. Собрал своих заместителей и начальников лабораторий. Каждый получил указания об организационных мероприятиях и дальнейших перспективных планах их работы.
Началу войны народы нашей страны поразились, как грому небесному среди ясного неба, услышав по радио сообщение о коварном нападении фашистской Германии на Советский Союз. Наш народ всегда был нацелен на ведение войны на чужой территории, и нам внушали, что «в каждом пропеллере дышит спокойствие наших границ». Но несчастные жители западной прифронтовой полосы, увы, узнали о начале войны, когда на них внезапно посыпались бомбы. Теперь все знают об этом времени несколько в ином плане, читая хотя бы мемуары наших крупных военных специалистов. Теперь ясно выявилось, что Сталин совершил громадную и основную ошибку, уверовав в благородство Гитлера. Несмотря на заключённый с Германией договор о ненападении все данные говорили о полной готовности немцев к военным действиям с нами. В ночь на 22 июня вся связь между нашими частями была нарушена агентами фашистов, прифронтовая авиация в большинстве своём была уничтожена на земле при первом же внезапном фашистском налёте. Война застала нашу авиацию в период лишь начала перевооружения, и бомбардировочная авиация, состоявшая, в основном, из СБ, не могла противостоять «Мессершмиттам», а наши лучшие кадры лётчиков несли большие потери.
