Александр Дюма - Королева Марго
— Итак, до завтра, — сказала Маргарита.
— До завтра, ваше величество.
— Кстати, — сказала Маргарита, отпуская ее взмахом руки, — имейте в виду, баронесса, что на людях я вас не выношу, так как я страшно ревнива.
— А в действительности? — спросила Шарлотта.
— О, в действительности я вам не только все прощаю, но даже вас благодарю.
— В таком случае, ваше величество, разрешите…
Маргарита протянула ей руку; баронесса почтительно ее поцеловала, сделала реверанс и вышла.
Пока баронесса взбегала к себе наверх, прыгая, как козочка, сорвавшаяся с привязи, герцогиня Неверская обменялась с королевой церемонными приветствиями, давая время удалиться сопровождавшим ее дворянам. Когда дверь за ними затворилась, Маргарита крикнула:
— Жийона, Жийона! Позаботься, чтобы нам никто не мешал.
— Да, — сказала герцогиня, — потому что нам надо поговорить о вещах очень серьезных.
И с этими словами она без церемоний уселась в кресло, заняв лучшее место, «поближе к солнцу и к огню», уверенная, что теперь уже никто не помешает свободе задушевных отношений, которые установились между ней и королевой Наваррской.
— Ну, как поживает наш знаменитый рубака? — спросила Маргарита.
— Милая моя королева, клянусь душой, это существо мифологическое! — ответила герцогиня. — Он бесподобен! У него неиссякаемое остроумие! Он откалывает такие штуки, что и святой в раю умрет со смеху. Кроме того, это такой отъявленный язычник в католической шкуре! Я от него просто без ума! Ну, а как твой Аполлон?
— Ох! — вздохнула Маргарита.
— Это «ох!» меня пугает, королева. Может быть, ваш милый Ла Моль чересчур почтителен? Или чересчур сентиментален? Тогда должна признаться, что он полная противоположность своему другу Коконнасу.
— Да нет, он иногда бывает и другим, — ответила Маргарита, — а мое «ох!» относится только ко мне самой.
— Что же это значит?
— А то, милая герцогиня, что я ужасно боюсь полюбить его по-настоящему.
— Правда?
— Честное слово!
— О, тем лучше! Как весело тогда мы заживем! — воскликнула Анриетта. — Моя мечта — любить немножко, твоя — любить глубоко. Не правда ли, моя дорогая и ученая королева, как приятно дать отдохнуть уму и уйти в чувство? А после безумств — улыбаться! Ах, Маргарита, предчувствую, что мы отлично проведем этот год!
— Ты думаешь? — сказала королева. — А у меня совсем другие мысли: не знаю отчего, но я все вижу сквозь траурную дымку. Вся наша политика меня ужасно тревожит. Кстати, так ли предан моему брату твой Аннибал, как он это изображает? Разузнай, мне это важно.
— Это он-то предан кому-нибудь или чему-нибудь? Видно, что ты его не знаешь так, как я! Если он чему и предан, так только честолюбию, вот и все. Если твой брат может ему обещать много — о, тогда другое дело: он будет ему предан. Но если брат твой вздумает не выполнить своих обещаний — тогда, хоть он и принц Франции, берегись твой герцог Алансонский.
— Правда?
— Уж я-то знаю. Даю слово, Маргарита, что этот прирученный мною тигр пугает даже меня. Как-то я ему сказала: «Аннибал, не обманывайте меня, а если обманете, то берегитесь!..» Но, говоря это, я на него глядела своими изумрудными глазами, о которых Ронсар сложил стихи:
У красавицы Невер,Например,Глазки зелены и нежны;Но порой сверкает в нихБольше молний голубых,Чем в пучинах роковыхВ страшный мигБури бешено-мятежной!
— И что же?
— Я думала, что он ответит: «Мне? Обманывать вас? Никогда!» — и дальше в том же духе… А знаешь, что он ответил?
— Нет.
— «А если вы, — ответил он, — обманете меня, то какая вы там ни есть принцесса, тоже берегитесь!..» И, говоря это, он грозил мне не только глазами, но тонким пальцем с острым, как копье, ногтем, причем тыкал мне этим пальцем чуть не в нос. Признаюсь, милая королева, у него было такое выражение лица, что я вздрогнула, хотя и не трусиха. Суди сама, что это за человек!
— Грозить тебе, Анриетта! Как он смел?!
— Ого, дьявольщина! Я ему тоже пригрозила! В сущности говоря, у него было основание. Как видишь, он предан только до известного момента, вернее — до неизвестного момента.
— Тогда посмотрим, — задумчиво сказала Маргарита, — я поговорю с Ла Молем. Ты ничего мне больше не расскажешь?
— Расскажу, и очень интересное, из-за этого я и пришла. Но ты со мной заговорила о вещах, для меня более интересных. Я получила вести.
— Из Рима?
— Да, нарочный от моего мужа…
— О польском деле?
— Да, дело двигается, и может так случиться, что в самом скором времени ты отделаешься от своего брата герцога Анжуйского.
— Значит, папа утвердил его избрание?
— Да, дорогая.
— И ты мне не сказала этого с самого начала! — воскликнула Маргарита. — Ну, скорей, скорей, выкладывай все по порядку.
— Кроме того, что я тебе сказала, я, честное слово, больше ничего не знаю. Впрочем, подожди, я дам тебе прочесть письмо моего мужа. На, вот оно! Ах, нет! Это стихи Аннибала, и прежестокие, милая королева, — он других не пишет. A-а, на этот раз оно! Нет, опять не то: это записочка от меня ему, я захватила с собой, чтобы ты передала ее через Ла Моля. Ага, ну вот наконец это письмо! — И герцогиня Неверская передала письмо королеве.
Маргарита поспешно его развернула и прочла; но оно действительно содержало только то, что она уже слышала от своей подруги.
— А как оно дошло до тебя? — продолжала королева.
— С нарочным моего мужа, получившим приказание, раньше чем ехать в Лувр, заехать в дом Гизов и передать мне это письмо, а потом отвезти в Лувр письмо, адресованное королю. Зная, какое значение придает этой новости моя королева, я сама просила мужа так распорядиться. И видишь — он меня послушался. Это не то, что мое чудовище Коконнас. Сейчас во всем Париже эту новость знают только три человека: король, ты да я; а еще разве тот человек, который ехал по пятам нашего нарочного.
— Какой человек?
— Что за ужасное ремесло! Представь себе, несчастный наш гонец приехал усталый, растерзанный, весь в пыли; он скакал семь дней и семь ночей, не останавливаясь ни на минуту.
— А что это за человек, о котором ты сейчас сказала?
— Погоди, скажу. Во время этого пути от Рима до Парижа, на протяжении четырехсот лье, за нашим нарочным скакал человек, которого тоже ждали подставы. У него был такой свирепый вид, что наш бедняга боялся каждую минуту заполучить в спину пулю из пистолета. Оба они в одно и то же время подскакали к заставе Сен-Марсель, оба промчались по улице Муфтар и через центр города; но в конце моста Нотр-Дам наш нарочный взял вправо, а другой повернул налево, через площадь Шатле, и пролетел по набережным со стороны Лувра, как стрела, пущенная из арбалета.
