Анна Антоновская - Жертва
– Теймураз исстари враг мне, – сказал шах, – ему не доверяю. Услуги предков царя Картли обращают к Луарсабу мое внимание. Пусть прибудет в стан, всем его одарю.
Полные сомнения, вышли послы от шаха. Они не знали, на что решиться, где правда и где предательство.
Аббас понял: католикоса Малахия трудно провести. Подумав, вызвал Саакадзе.
В эти дни были забыты и кальян и кейф.
До восхода луны Саакадзе спорил с имеретинским посольством.
Католикос ронял суровые слова:
– Заклинаю тебя, Георгий Саакадзе, именем святого Георгия и великого чудотворного лика его в Мравалдзале, заклинаю этим крестом, святыней имеретин, не причинять зла царю твоему.
Саакадзе холодно пресек попытку склонить его на сторону Луарсаба:
– Ты ошибаешься, первосвятитель, мой царь – великий из великих шах Аббас. У него я нашел убежище от преследования князей и попустительства Луарсаба в заговоре на жизнь мою и моей семьи. Но не из личной мести я считаю Луарсаба непригодным для Картли царем… О народе моя дума.
Католикос укоризненно поднял руку, как бы призывая в свидетели небо:
– Народ любит Луарсаба и никогда не смирится с другим царем.
– Народ любит? Неужели первосвятитель думает, что весь народ состоит из Шадиманов? – не скрывая усмешки, сказал Саакадзе.
– Луарсаб о народе печалится… Ты, Георгий, плохо знаешь царя Картли… Спроси отца Трифилия.
Саакадзе смутился – повредить Трифилию не входило в его планы. Католикос, заметив беспокойство Георгия, истолковал это в свою пользу и облегченно вздохнул.
После долгих уговоров Саакадзе сказал:
– Разве от меня что-нибудь зависит? Только «лев Ирана» может решить столь важное дело. Если шах-ин-шаху будет угодно, царь Луарсаб получит Картли обратно, а вы сами слышали, шах-ин-шаху это угодно. Пусть царь Луарсаб Картлийский без страха приедет к нашему милостивому повелителю. Я никакими мелкими чувствами не обуреваем и не унижу себя местью.
Католикос понял – Луарсабу в Картли приезжать опасно, и еще понял – шах в Имерети не пойдет, ибо Саакадзе к этому не стремится.
Саакадзе также понял решение католикоса и поспешил к шаху Аббасу.
– Великий из великих шах-ин-шах, имеретинцы не отпустят Луарсаба. Только один человек может убедить картлийского Багратида и внушить ему необходимость прибыть к твоим стопам.
– Кто он? – испытующе спросил шах.
– Князь Шадиман, из фамилии Бараташвили.
Шах одобрительно посмотрел на Саакадзе, но все же решил задобрить имеретинское духовенство.
На отпускном приеме посольства шах Аббас заинтересован расспрашивал о значении святого Георгия для грузинской церкви. Он подарил богатую, золотом окованную саблю в дар почитаемому имеретинцами храму святого Георгия.
Эту саблю Малахия впоследствии повесил в Мравалдзальском храме в знак славы и чести церкви, внушившей страх и уважение даже такому изуверу, как шах Аббас[9].
Над Гори плыл теплый полдень. Перистые облака белым опахалом лениво покачивались над крепостью. Укороченные тени причудливыми зверями отдыхали у оград. Яблони оделись в белый цвет, словно в чадру, разрисованную нежными красками.
Шадиман, гуляя в саду, любовался расцветающими розами.
В Гори князь Шадиман вел уединенную жизнь. Он встречался только изредка с Багратом и Андукапаром, избегая остальных князей. И лишь по приглашению шаха Аббаса появлялся во дворце, блистая, как всегда, остроумием, и убеждал – дела царства переутомили его ум. Но на самом деле Шадиман готовился к политической беседе с шахом, он не сомневался, что она состоится. Беседа могла пойти по извилистым путям персидской хитрости, и надо заранее подготовить камни и ямы.
В Марабдинском замке князей Бараташвили на стенах висело накопленное веками оружие. Предки Шадимана, выходя из замка, всегда брали с собой подходящее к случаю оружие: меч, копье, лук, кинжал или панцирь, щит, шлем и чешуйчатую кольчугу.
И сейчас Шадиман, выслушав повеление предстать перед солнечными глазами шах-ин-шаха, мысленно снял со стены Марабдинского замка охотничий нож.
Уже полчаса шах расспрашивал Шадимана о его владениях, о древности знамени, об историческом прошлом Восточной Грузии и, наконец, о Луарсабе.
«Конечно, – думал Шадиман, – не заботливость руководит персом, и мне не мешает обострить зрение и слух».
– Могущественный «лев Ирана», не только любовь к моему воспитаннику вынуждает меня просить за царя Луарсаба… Он всегда был предан грозному, но справедливому шах-ин-шаху.
– До меня дошло, что из преданности ко мне он сговаривался со Стамбулом и Русией.
– Великий шах-ин-шах, сговариваться можно со всеми, это подсказывает мудрость, но разве Луарсаб осмелился тебе изменить? Разве он впустил в Метехи посла Оттоманской империи Али-пашу? Разве не Луарсаб отклонил домогательство единоверной Русии, предлагавшей против тебя войско с огненным боем? Только присутствие Георгия Саакадзе в иранском стане вынудило царя Картли преградить путь войскам властелина над властелинами. Но разве зоркий из зорких шах-ин-шах не знает о неизменном желании Луарсаба быть под покровительством «средоточия вселенной»?
– Аллах просветил меня и обратил сердце к Луарсабу. И тебе верю, князь. Пусть Луарсаб без страха предстанет предо мною, я возвращу ему Картли.
– Великий шах-ин-шах, да прославится имя твое! Еще при царе Георгии я утверждал: против великого шаха Аббаса не устоит ни один завал… Но… не всегда стрела попадает в цель. Я неоднократно предупреждал Луарсаба страшиться не «льва Ирана», справедливого из справедливых, а помета в собственной стране… Ибо сказано: из ячменного зерна не вырастет роза.
Шах расхохотался. Он с удовольствием рассматривал Шадимана, вслушиваясь в изысканную персидскую речь. И неожиданно почувствовал, что этот чуждый для него князь как-то ближе ему, чем Саакадзе. Жаль, этот грузин любит управлять царством, а не битвой. «Льву Ирана» таких не надо.
– Твоя печаль о Луарсабе достойна похвалы, но разве мудрый правитель должен заботиться об одном царе? Разве где-нибудь сказано – дорожи выжатым лимоном?
– Великий шах-ин-шах, конечно, все надо предвидеть. Последнее время мысли Луарсаба обращены больше к богу.
– А умного Баграта – к трону… Но, говорят, народ Луарсаба любит? – прищурился шах.
– Светлейший Баграт тоже имеет право на картлийский трон. Народ это знает. Но разве народ должен управлять страной, а не царь?
– Князья, ты хочешь сказать, Шадиман?
– Нет, великий «лев Ирана»! Князья – только око царя.
Шах снова рассмеялся, но вдруг нахмурился:
– Да просветит меня аллах! Что же, по-твоему, царь?
