Михель Гавен - Балатонский гамбит
— Я рада. Мне надо переодеться, — она ласково отстранила дочь. — Еще надо поехать на Принц-Альбрехтштрассе, к группенфюреру Мюллеру, передать ему документы. Только потом мы сможем побыть вместе.
— Я слышала, мама, — Джилл улыбнулась. — Я пока поставлю кофе.
— Хорошо.
Она вошла в спальню, плотно закрыв за собой дверь. На самом деле ей совсем не хотелось быть вместе с Джилл. Не хотелось быть ни с кем, кроме как наедине с собой. И она предпочла бы, чтобы дочь осталась сегодня на дежурстве. Но Джилл хотела сделать ей сюрприз, и она не имела права расстроить ее невниманием. Джилл даже не могла вообразить себе, что она переживала, как ей было в этот момент больно. Никто не мог представить, никто не мог разделить с ней эту боль, никто не мог успокоить. Только одна, только сама. Как всегда. Не раздеваясь, она легла на кровать, на ту самую кровать, где, как она мечтала во сне в сторожке у Золтана, они могли бы любить друг друга, а за окном шумел бы дождь. Все есть, вот оно: и бледно-зеленые стены спальни, и красивая белая мебель, и атласное белье на постели, совершенно свежее. Нет только его. И их малыша, которого они так ждали, так желали оба, тоже больше нет. Она сжалась, как усталый, избитый котенок и тихо скулила, но очень тихо, практически про себя, растирая слезы по лицу, чтобы Джилл, не дай бог, не услышала.
Потом встала. Даже плакать у нее нет времени и возможности. Вышла в гостиную. Джилл хлопотала на кухне.
— Я пойду приму душ, — сказал дочери громко. — Если будут звонить, принеси мне телефон в ванную, хорошо?
— Хорошо, мама, — откликнулась та весело.
Она стояла под душем, вода смывала слезы с ее лица. Она словно оцепенела.
— Мама, это группенфюрер Мюллер, — дверь приоткрылась, Джилл просунула трубку, оставив аппарат на полу в коридоре. Маренн выключила воду. Завернувшись в полотенце, наклонилась, взяла трубку.
— Да, Генрих. Я слушаю.
— Мне сказали, ты в ванной, — услышала она насмешливый голос шефа гестапо. — Хотел бы я посмотреть на тебя там.
— Я бы не хотела.
— Это понятное дело. Умеешь ты ответить так, что и спрашивать уже не хочется.
— Не спрашивай. Об этом.
— Мне Рашке доложил, что вы попали под бомбардировку. Ты заболела. Это так?
— Нет, это просто усталость, — она ответила невозмутимо. — Уже все в порядке. Сейчас высушу волосы и через сорок минут, максимум час — у тебя. Все документы у меня с собой.
— Устраивает. Жду.
Из трубки понеслись короткие гудки. Она положила трубку на пол. Встала перед зеркалом. Фен негромко жужжал в ее руке. Она смотрела в зеркало на себя, но видела его, его потемневшие от страсти глаза, блеклые пятна усталости на лице. «Ты — Эсмеральда, ты моя Эсмеральда, темноволосая, зеленоглазая, страстная. Моя Эсмеральда мне отказывает?» Эсмеральда… Ей хотелось услышать в этот момент его голос. Ей просто хотелось этого до слез, до боли в сердце, каждой клеточкой измученного тела. Дверь распахнулась. Она вздрогнула, точно ее ударили. Но не повернулась. Вошел Скорцени. Она увидела его в зеркало, но опять не повернулась. Он подошел, молча обнял ее за плечи, прижимая к себе. Наклонившись, поцеловал шею под еще влажными волосами. Она не сопротивлялась — сопротивляться, что-то говорить не было сил. Просто осталась холодна, неподвижна. Ничто в ней не откликнулось на его ласку. Она все также смотрела в зеркало — уже ничего не видя в нем, даже себя. Он сдернул с нее полотенце. Только теперь она отступила на шаг.
— Я тороплюсь, — сказала, повернувшись, и набросила на тело халат, сдернув его с сушилки. — Через полчаса мне надо быть у Мюллера, а потом в Шарите.
— Подожди, — он снял с нее халат, как и полотенце. Обхватив бедра, прижал ее к себе. Она отстранилась, и в этот момент он увидел шрам на ее спине.
— Что это?
— Попал русский снайпер, — ответила, не глядя на него. Снова надела халат и запахнула, завязывая. — Только, пожалуйста, — теперь уже она взглянула на него. В электрическом свете глаза поблескивали тускло, как полинявшие от времени куски зеленой яшмы, долго пролежавшие в земле, — не говори ничего Джилл. Она не знает. И не должна знать.
— Но зачем ты поехала на передовую?
— Я прошу тебя. Джилл на кухне, она все слышит. В другой раз.
Она вышла из ванной, и вдруг в коридоре пошатнулась, в глазах снова потемнело. Скорцени подхватил ее на руки и отнес в спальню. Осторожно положил на кровать.
— Мама, мама, что? — Джилл прибежала с кухни, упала на колени перед кроватью, теребя Маренн за руку. — Мама, скажи что-нибудь! Мама! Я ничего не понимаю, — она взглянула на Отто, в глазах ее стояли слезы. — Что-то произошло, что-то страшное. Такого не случалось со дня гибели Штефана. Только тогда ей было так плохо. Мама, мама, ответь, — она взяла Маренн за плечи, приподняла.
Маренн открыла глаза. Взяла руку дочери.
— Пожалуйста, не кричи, Джилл, я все слышу. Не надо. Лучше принеси мне лекарство. Оно стоит у зеркала в ванной, я забыла его взять. Это усталость, все пройдет.
— Сейчас, мама, — Джилл выбежала из спальни.
— Это от ранения? — Скорцени сел на постель рядом, уложил ее голову себе на колени, гладил по распущенным волосам. — Как же ты поедешь к Мюллеру?
— Так и поеду, — она отодвинулась и снова улеглась на подушку. — Сейчас Джилл принесет лекарство, и мне надо собираться. Ты отвезешь меня на Принц-Альбрехтштрассе?
— Да, конечно, — он кивнул. — Но надо ли это?
— Надо.
— Что-то в тебе изменилось, Маренн, — он взял ее за руку. — Только не пойму, что?
— Да, изменилось, — она вздохнула. — Не поздно ли ты это заметил?
— Ты все еще о Гретель? Если помнишь, я простил тебе твою измену.
— Я тебе твою не простила, — она приподнялась, но боль снова приковала ее к постели. Она сжала губы и мгновение молчала. — И прощать не собираюсь, — продолжила едва слышно. — Я, кажется, говорила тебе об этом по телефону, когда ты звонил мне в Венгрию. Между нами все кончено.
— Ты это серьезно?
— Серьезно. Но лучше оставим этот разговор, — она услышала шаги Джилл в гостиной. — Разве ты не видишь, я и так еле держусь. И если я не плачу навзрыд, то только для того, чтобы Джилл этого не видела.
— Мама, вот лекарство, выпей, — Джилл подсела к ней. — Тебе лучше?
— Мне уже лучше, — она выпила темно-коричневую жидкость в стакане, поморщившись от горечи. — Мне значительно лучше, — даже заставила себя улыбнуться. — Я сейчас поеду к Мюллеру, Отто меня отвезет, а потом мы долго-долго будем с тобой вместе, — она обняла Джилл, прижимая ее голову к своему плечу. — Не волнуйся, дорогая моя, все обойдется. Это не в первый раз.
