Генри Хаггард - Мари
Фру Принслоо подошла к лежащему на земле телу, одетому в похожую на мою одежду и, с усилием согнув свою плотную талию, перевернула тело лицом вверх. Она только глянула на него и тут же начала дико кричать:
— Иди сюда, Анри Марэ!.. Подойди и посмотри, что сделал твой возлюбленный племянник! У тебя была дочь, являвшаяся всей жизнью для тебя, Анри Марэ… Хорошо, подойди же, посмотри на нее после того, как твой любимый племянник закончил свою работу с нею!..
Анри Марэ подошел медленно, как человек, который ничего не понимает. Он остановился над лежащим на земле телом и посмотрел вниз сквозь утреннюю дымку. Затем внезапно он обезумел. Его широкополая шляпа упала с головы, а его длинные волосы, казалось, встали дыбом. Также и его борода словно увеличилась и ощетинилась, подобно птичьим перьям в морозную погоду. Он круто повернулся к Эрнану Перейре.
— Ты — дьявол! — воскликнул он и его голос звучал подобно реву дикого зверя. — Ты — дьявол, ты убил мою дочь! Потому что ты не смог получить Мари для себя, ты убил ее. Хорошо же, я расплачусь с тобой!
Он стремительно поднял свое ружье и выстрелил прямо в Эрнана Перейру, который с тяжелым стоном опустился на землю и остался там лежать. Как раз в этот момент я заметил, что нас окружили какие-то всадники, много всадников, хотя откуда они приехали в то время я и не знал. Одного из них я узнал даже в своем полуопьяненном состоянии, ибо он особенно ярко запечатлелся в моей памяти. Это был чернобровый комендант, который так старался приговорить меня к смерти. Он соскочил с лошади и, глядя на две лежавшие на земле фигуры, произнес громким и страшным голосом:
— Что это такое? Кто эти убитые мужчины и почему их застрелили? Объясните, Анри Марэ!
— Мужчины!!! — буквально завопил Марэ. — Это не мужчины! Одна из них — женщина, мое единственное дитя, а второй — дьявол, который будучи дьяволом, не умер. Смотрите! Он не умер! Дайте мне другое ружье, чтобы я смог заставить его умереть.
Комендант дико посмотрел на него, затем взгляд его остановился на фру Принслоо.
— Что здесь произошло, фру? — спросил он.
— Только это, — ответила она неестественно спокойным голосом. — Твои грязные убийцы, которых ты направил именем закона и справедливости, совершили ошибку. Ты сказал им, чтобы они, по твоим собственным соображениям, убили Аллана Квотермейна. Ну, а они вместо его убили его жену!
Тут комендант схватился за голову и застонал, а я, наконец, наполовину проснувшийся, бросился вперед, размахивая кулаками и невнятно крича что-то.
— А это еще кто? — спросил комендант. — Мужчина или женщина?
— Это мужчина в женской одежде, Аллан Квотермейн, — ответила фру, — которого мы усыпили и пытались спрятать от твоих палачей!
— Бог с нами! — воскликнул комендант. — Это земля или ад?…
Тогда раненый Перейра приподнялся, опираясь на руку.
— Я умираю! — застонал он. — Моя жизнь уходит вместе с кровью, но раньше чем я умру, я должен сказать… Вся эта история, которую я рассказал об англичанине, является ложью! Он никогда не устраивал сговор с Дингааном против буров. Это я договорился об этом с Дингааном… Я не хотел, чтобы Ретиф и его люди были убиты. Но я страстно желал, чтобы был убит Аллан Квотермейн ибо он завоевал ту, которую я любил, но стало так, что все другие оказались убитыми, а он единственный уцелел… Тогда я пришел сюда и узнал, что Мари стала его женой, — да, его настоящей женой, — и я взбесился от ненависти и ревности… Я дал ложные показания против него, а вы, дураки, мне поверили, да еще и приказали мне застрелить его… его, кто невиновен перед Богом и людьми… Затем события пошли неправильно… Эта женщина опять перехитрила меня, теперь уже в последний раз… Она оделась как мужчина и в предрассветных сумерках я был обманут… Я убил ее… ее, единственную, кого я любил, а теперь отец ее, который также любил ее, убил меня…
К этому времени я понял все, ибо мой отравленный мозг наконец-то полностью пробудился. Я подскочил к лежавшему не земле негодяю, нелепый в своем надетом вкривь и вкось женском одеянии, я прыгнул на него и вытряс из него остаток жизни. Затем, встав над его трупом, я потряс кулаками и закричал:
— Люди! Посмотрите, что вы сделали! Сможет ли Бог отплатить вам за все, что вы задолжали ей и мне!
Все всадники спешились, они обступили меня, они протестовали, они даже плакали… А я, я неистовствовал по их адресу с одной стороны, в то время как безумный Анри Марэ неистовствовал с другой. А фру Принслоо, размахивая своими огромными руками, призывала проклятия Бога и невинную кровь на их головы и головы их детей на веки веков…
А потом я больше ничего не помню…
Когда две недели спустя я пришел в себя (я был очень болен и находился в бредовом состоянии), я увидел, что лежу один в доме фру Принслоо. Все буры разъехались в разные стороны, а мертвые давно уже были похоронены. Буры взяли с собой Анри Марэ, как рассказали мне, привязав его к повозке с волами, ибо он был совершенно безумным человеком. Впоследствии он стал спокойнее и прожил многие годы, бродя вокруг и спрашивая всех, кто только встречался, не могут ли они отвести его к Мари… Но довольно о нем, бедном человеке. Кругом ходил рассказ о том, что Перейра убил Мари из ревности и был застрелен ее отцом. Но было так много трагических историй в те дни войны и резни, что одна частная история скоро совсем забылась, тем более, что причину ее так толком и не объяснили окружающим, да еще в деталях. Не рассказывал о ней и я, ибо никакое утешение не могло восстановить мое разбитое сердце…
Мне принесли письмо, обнаруженное на груди Мари и обагренное ее кровью. Вот оно:
«Супруг мой!
Трижды ты спас мою жизнь, а теперь моя очередь спасти твою, ибо другого пути нет. Может быть, они убьют тебя потом, но, если будет так, я буду рада тому, что умерла первой, чтобы приветствовать тебя в загробной жизни, где мы с тобой обязательно встретимся…
Я подмешала тебе зелье, Аллан, затем я обрезала себе волосы и переоделась в твою одежду. Фру Принслоо, Ханс и я надели мою одежду на тебя. Они выведут тебя, когда ты полностью потеряешь сознание, и охранники пропустят без расспросов, думая, что ведут меня.
Что может произойти, я не знаю, так как пишу это после того, как вы ушли… Я надеюсь, однако, что ты убежишь и будешь вести полнокровную и счастливую жизнь, хотя и я опасаюсь, что ее лучшие моменты всегда будут омрачены грустными воспоминаниями обо мне… Ибо я знаю, что ты любишь меня, Аллан, и всегда будешь любить меня, как и я всегда буду любить тебя…
Лампа уже догорает, — как и моя жизнь, — так что прощай, прощай, прощай! Все земные истории приходят к своему концу, но в том конце мы еще обязательно встретимся. А до тех пор прощай…
