Александр Дюма - Княгиня Монако
Эта ужасная ревность возбудила в родственниках подозрение; несколько слов, вырвавшихся у молодой женщины, навели их на мысль, что этот брак не похож на другие; они хитростью заманили г-жу де Ланже к ее тетке г-же Лекок, чтобы как следует ее расспросить. В итоге женщина во всем призналась: г-н де Ланже не мог исполнять свой супружеский долг. Какой тут поднялся шум! Тотчас же добряк Мадлен взбудоражил своих коллег тем, что было им названо дурным обращением графа с женой, и постановление о расторжении брака было вынесено в ту минуту, когда этого никто не ожидал.
Стороны стали обмениваться взаимными обличениями. Семейство де Ланже возмутилось и потребовало проведения в присутствии назначенных судом свидетелей испытательного соития супругов; им в этом отказали, и они отправились к гражданскому судье в связи с тем, что обе стороны принадлежали к протестантскому вероисповеданию. Сколько церемоний! Теперь нам уже не приходится этого опасаться. Каков бы ни был твой жребий, его придерживаются, изменяя лишь его последствия.
Ланже был статный и привлекательный мужчина. Мне известны эти и многие другие подробности, о которых я умолчу, от отца, наблюдавшего всю эту историю собственными глазами. Госпожа де Франкто-Каркабю, увидев Ланже в суде, сказала маршалу:
— Увы! На кого теперь можно положиться? Рыночные торговки поджидали ревнивца у дверей гражданского судьи и говорили друг другу:
— Ах, кумушка, дай-то Бог, чтобы у меня был такой пригожий муженек! Женщины были на стороне Ланже; они возмущались поведением его жены и тем, на какие унижения она себя обрекла, чтобы достичь своей цели. Гражданский судья отнесся к г-ну Ланже благосклонно, и тот не лишился бы жены, если бы у него хватило ума не требовать испытательного соития. Тяжба тянулась два года; в Париже только об этом и говорили. Женщины, даже самые отъявленные ханжи, привыкли обсуждать это дело; дошло до того, что моя матушка, отличавшаяся необычайной строгостью нравов, незадолго до этого отправившая Нинон к мадлонеткам, и та надрывалась, защищая г-на де Ланже. Маршал же насмехался над этим в гостиных.
По данному поводу сочинили поистине злые стихи, и все уличные песенки были посвящены этой дурацкой истории. Ланже называли «Испытанный маркиз»; лакеи повторяли друг другу это прозвище, и многие знали беднягу лишь под таким именем. Госпожа де Севинье довольно дерзко сказала ему:
— Сударь, причина вашей тяжбы таится в ваших штанах.
А г-жа де Рамбуйе говорила:
— Этот человек то и дело петушится.
Госпожа де Севинье! Госпожа де Рамбуйе! Первые из блюстительниц нравственности — от одной их сомнительной остроты люди падали в обморок!
Даже певчий хора Берто кричал по этому поводу. То был один из итальянцев из числа приглашенных кардиналом Мазарини на женские роли в музыкальных комедиях, ставившихся по его указанию. Спрашивается, не тот ли это совок, что смеется над кочергой! Ланже отвечал, когда ему такое говорили, с не свойственным ему остроумием:
— Я вовсе не кочерга, а вот он и в самом деле совок. Этих певцов, с легкой руки г-жи де Лонгвиль, называли недужными: слушая одну из их ариетт, она наклонилась к мадемуазель де Сеннтерр и прошептала ей на ухо: — Боже мой, мадемуазель, как этот недужный хорошо поет!
В результате получилось довольно забавное прозвище. У г-жи де Мотвиль был чрезвычайно скучный брат, которого тоже звали Берто; он надоедал всем, заставляя слушать свои стихи. Этого Берто прозвали ненужным, а другого Берто — недужным.
Госпожа де Ланже не выражала особых сожалений по поводу случившегося, ее нисколько не трогали оскорбления, которым она подвергалась, и она спокойно играла в булавки со своей кузиной. Ни муж, ни жена не захотели мириться, и испытание было проведено; несостоятельность г-на де Ланже подтвердилась, и он лишился жены.
Гугеноты были настолько этим обижены, словно вся их религия потерпела урон; что касается г-жи Лекок с племянницей, то они принимали поздравления, как будто речь шла о рождении мальчика. Ланже продолжал бывать повсюду, что приводило всех в недоумение; он отважился даже явиться на бал, где его встретили удивленным шиканьем. Бедняга заказывал музыку для Ла Мот-Аржанкур, ухаживал за мадемуазель де Мариво и в конце концов женился на сестре герцога де Навая — мадемуазель де Сен-Жанье, у которой от него родилось двое детей.
Такому мужчине нужна была именно такая женщина. Вот одно из ее деяний: у нее была престарелая тетушка, не желавшая оставлять племяннице наследство. Однако та заставила тетушку это сделать: она совершила в своем замке насилие над старушкой, заперев ее в одной из комнат, где не было ничего, кроме четырех стен, и держала ее там без еды и воды; позднее она посадила в шкаф, где в этих краях обычно хранили солонину, двух дворян. Они пробыли там трое суток без воды и еды. Говорят, что впоследствии она таким же образом солила Ланже.
Что касается мадемуазель де Куртомер, то она, как вам известно, стала г-жой де Боесс и умерла молодой, родив немалое количество детей: три ее дочери живы, и неизвестно сколько отошло в мир иной. Она так и не оправилась от своего позора и насмешек. Поскольку человек никогда не судит о себе верно, г-же де Боесс взбрело в голову стать придворной дамой, ведающей гардеробом Мадам. Вот почему она приехала к английской королеве и вот почему задержала меня на ходу, чтобы посоветоваться со мной.
— Вы вольны решать сами, — ответила я, — однако ваш досточтимый муж рассчитывает получить герцогство, а для герцогини подобное место ничего не значит. Позвольте откланяться.
Разумеется, г-жа де Боесс, предстояло ли ей стать герцогиней или нет, получила отказ; перед смертью она сделалась богомолкой и отправила всех своих слуг в церковь на исповедь. Один из кучеров заупрямился, но ему пришлось подчиниться. Исповедник велел ему поститься. — Я не смогу это делать, святой отец, — ответил кучер. — Почему?
— Я боюсь разориться; я бедный человек, у меня жена и дети. Я видел, как хозяин с госпожой постились во время Великого поста: они ели айвовое варенье, превосходные груши, рис, шпинат, виноград и фиги… Это слишком дорого.
Над этим много смеялись, как и над шуткой отца по поводу супруга г-жи Боесс и г-на де Гиша. Как-то раз, на королевской охоте, оба заметили оленя прежде других и как безумные помчались в его сторону. Следует заметить, что у Боесса подбородок длиной с локоть, а у Гиша совсем нет подбородка.
— Куда это они так спешат? — спросил король.
— Ваше величество, — отвечал маршал, — господин де Боесс утащил подбородок господина де Гиша, и Гиш гонится за ним.
До чего же любезен мой отец; мне запомнилась еще одна его реплика — в адрес Мишлетты Эро, воспитательницы мартышки, собачек и попугаев, живших во времена Регентства в королевских покоях. Дама эта только что потеряла мужа; маршал, царедворец всегда и везде, напустил на себя горестный вид и поклонился ей с выражением скорби. — Увы! Бедняга… Он хорошо сделал, что умер, — сказала она. — Вы так к этому относитесь, госпожа Эро? — Ей-Богу, меня это заботит не больше, чем вас. Эти слова вошли в поговорку, и их повторяют по сей день.
