Дмитрий Агалаков - Солдаты эры Водолея
— Не скрою, перепрыгнуть через жизнь очень сложно. Самого себя отправить в такое путешествие практически невозможно, ведь переходя в предыдущее существование, твое нынешнее «я» растворяется в нем. Сколько неопытных людей осталось блуждать в прошлом! И лечебницы им не помогли…
— Невеселая перспектива, — покачал головой комиссар Горовец.
— Но ведь ты владеешь этим даром — направлять в путешествие других, — сказал Вадим. — Почему же ты не направила отца — туда, очень далеко, куда так легко собираешься отправить меня?
Катарина улыбнулась:
— Папа говорил: твой ум и твоя душа еще не окрепли для этого. Подожди. Он берег меня. И я ждала. Я уже готова была сделать многое, но, ты сам видишь, как быстро изменилась жизнь вокруг нас. — Горькая усмешка вырвалась у нее. — В одно мгновение!
— Но теперь твоя душа окрепла? — резонно поинтересовался Вадим. — В твоем уме я не сомневаюсь! — заверил он ее.
— Я поведу тебя дорогой теней, и мы обо всем узнаем вместе, — она поцеловала его в губы. — Узнаем здесь и сейчас. Если ты не боишься, конечно… Ведь ты не боишься?
Вадим взглянул на Пашу: та всем сердцем ожидала от него подвига. Горовец кивнул, что означало: будьте мужчиной, соглашайтесь! Ну а спятите, что ж поделаешь, будем кормить вас с ложки! Зоя казалась заинтригованной не меньше.
Катарина усадила его в кресло, встала за спиной Вадима.
— Тебе стоит подумать о том времени, когда ты был наиболее беззащитным и открытым этому миру, — сказала она. — Я подскажу тебе, как быть…
…Он закричал — заревел так, что у самого едва не лопнули барабанные перепонки. Он ревел в чьих-то руках — маленький розовый комочек, похожий на созревающий помидор. «Сынок у вас, госпожа, сынок! — сказал тот, кто держал его на руках. — Ваш Александр! — Это была чужая, но такая понятная речь! — Господь услышал ваши молитвы! Вот обрадуется наш хозяин Феофан Палеолог! Наследник у него, первенец!». «Дайте же, дайте мне его! Мою детку…» — услышал он другой голос, от которого сердце его больно и сладко сжалось. Но как ни хотелось ему отпускать этот голос, близкий и родной, он вырвался, оставляя ревущее дитя, и полетел дальше — через звездную пропасть…
10
— Узнаёшь ли ты меня, Септим? — спросил он, ухватив за плечо подвыпившего полного человека в богатой тоге, с напудренным и нарумяненным лицом, в пышном лавровом венке на лысеющей голове.
— Кто ты? — испуганно спросил человек.
— Я тот, кто пришел совершить правосудие! — ответил он.
— Какое еще правосудие? — дернулся пышнотелый человек. — Я — Септим Великолепный! Главный устроитель гладиаторских боев Его Императорского Величества Клавдия Друза Германика Цезаря Нерона! — Он вновь рванулся, но как и в первый раз — тщетно. Молодой человек держал его воистину железным кулаком. — Назови свое имя, негодный! — Голос выдавал его — он предательски дрожал. — Или у тебя не хватает смелости?
Они стояли на одной из тесных улиц Рима, у трехэтажного дома с балконами. Луна серебрила мостовую, выложенную грубым камнем. Человек в богатой тоге с венком на голове даже не мог представить, что кто-то рискнет напасть на него в одном из самых респектабельных кварталов столицы.
— Однажды, когда ты выходил из цирка Помпея, тебе шепнули на ухо, что ты скоро умрешь, помнишь?
— Так это был… ты? — все еще пытаясь вырваться, но уже слабая, проблеял толстяк.
— Да, это был я. Тебе оказалось мало гладиаторских боев, и ты принялся скармливать живых людей львам — женщин, детей и стариков! Есть ли у тебя сердце, Септим? И если есть, то из какого оно камня?!
— Это были христиане — они выродки, они — враги императора!
— Это — мои братья и сестры, Септим, — улыбнулся молодой человек. — Братья и сестры во Христе! Ты убивал самых близких мне людей!
— Так ты… христианин?!
— Да, Септим, я — христианин!
Пышнотелый человек в очередной раз попытался вырваться.
— Но христиане не должны карать своих врагов — их религия запрещает убийство! Они должны покорно принимать свою смерть и прощать своих врагов!
— Должны! А еще они должны уничтожать тех, кто служит дьяволу. А ты, Септим, идолопоклонник! Ты — червь, точащий все, что создано истинным Богом! Живым Богом! И потому час твой пробил!
— Нет! — со всей силы рванулся в сторону устроитель пыток. И на этот раз, сражаясь за жизнь, он вырвался из цепких рук. — Здесь христианин, поджигатель Рима! Стража, во имя императора, на помощь! Я — Септим Великолепный! Сюда! Стра-ажа-а!..
Это были его последние слова. В конце улицы, у поворота, уже показались преторианцы — они бежали сюда со всех ног. Но Александр в два прыжка нагнал душегуба и, схватив его за жидкие завитые волосы, смяв на них венок, прорычал:
— Нынче я — лев, а это — мои клыки! — он уже держал в руках короткий римский меч.
Запрокинув Септиму голову, он глубоко полоснул его по горлу и оттолкнул от себя. Хрипя заколотой свиньей, хватаясь за распоротую шею, Септим рухнул на мощеную улицу, и тотчас бурая лужа стала растекаться вокруг его подрагивающего тела.
Когда двое преторианцев выросли над пышной тушей устроителя императорских торжеств, убийцы и след простыл…
11
Женя перевел младшего брата за руку через дорогу, прошел с ним на заметенную снегом аллею, усадил на лавку. До дома было шагов сто — заверни только за угол, но курить на глазах у соседей было бы наглостью, хотя уже стемнело и горели фонари. А тут всегда было безлюдно. Старший брат достал пачку, зацепил сигарету губами, деловито щелкнул зажигалкой, затянулся.
— Скажешь матери, — предупредил он, — пожалеешь. Понял?
— Все равно курить вредно, — очень по-взрослому пожал плечами Иван.
— Поучи меня, мелкатура!
Ивану просто хотелось домой, но старший брат — есть старший брат. Хочет курить — пусть курит. А он подождет.
По аллее, по направлению к ним, шагал человек в коротком пальто с большим букетом цветов. С красивым таким, в целлофане!
— На свиданку идет, — кивнул на незнакомца Женя. — Букетище-то! Розы? Ух-ты! Богатый…
Но незнакомец, оказавшийся очень смуглым, с тонкой бородкой и усиками, остановился около двух ребят.
— Пацаны, где тут дом номер «тридцать пять»?
— А вон там, за углом, — кивнул в сторону своего дома Женя.
— Точно?
— Это мой дом, — затягиваясь, усмехнулся Женя. Кивнул на брата. — Наш.
Иван очень внимательно разглядывал незнакомца.
— А квартира «девяноста шесть» в каком подъезде?
