Виктор Смирнов - Багровые ковыли
– Братца хочешь перещеголять?
– Да где уж нам… Но постараться надо.
– Хорошо. Только после трех залпов сразу же уходи. Ты мне живой нужен.
– Слушаюсь!
…Два осадных орудия в небольшой, густо заросшей балочке стояли в зоне досягаемости правобережных пушек, но, замаскированные, они не были выявлены разведкой противника. Артиллеристы понимали, что на том берегу, в группе ТАОН, только и ждали их первого залпа. Десятки биноклей, жестяные уши звукометрических установок старательно искали два осадных орудия, спрятанных на ночной равнине.
Владислав Барсук, соскочив с коня, буквально скатился в балку к орудиям. На шестах слабо светились среди листвы два маленьких синих фонарика, установленных далеко позади орудий, – для отметки угла прицела. Стрелять-то нужно было в темноту.
Полковник удачно проскочил через зону накрытия. От него остро пахло мелинитом. Один рукав был порван осколком, лицо в саже. Но и конь, и всадник уцелели.
Поручик Меженцов, командир батареи, обладатель звучного баритона и не менее ценного дара – семиструнной гитары, откозырял. Он, никогда не терявший присутствия духа, отменный артиллерист, михайловец[24], казался немного растерянным: выдавал голос, а при близких вспышках разрывов – и лицо. Впрочем, все расчеты спокойно занимали свои места, словно готовились к полигонным ночным стрельбам.
– Обилие целей, господин полковник… – оправдательным тоном произнес Меженцов. – Выбор слишком велик.
Лежа на краю балки – крупные осколки с клекотом пролетали над головой, – они всмотрелись в дальний высокий берег. Его окутывало сияние. Поднявшиеся в воздух столбы пыли, подсвечиваемые залпами, казались низкими багровыми облаками, сулившими дождь.
– Вон они, вон они, гаубицы «двести три», – сказал Меженцов, – правее ориентира четыре. Вон, столб огня почти до тучек, траектория крутая…
Ориентиром «четыре» для них служила старая дикая груша на краю обрыва. Но она давала лишь направление стрельбы. А какое расстояние от обрыва до позиций гаубиц? Обрыв крутой, визуально не определишь, а наблюдателя с телефоном на тот берег не пошлешь. Оставалось полагаться на те данные, которые накануне добыли разведчики. И палить без всякой пристрелки.
Надо быть настоящим асом, чтобы накрыть цель. Да не просто асом, а асом с удачей. Просто-таки с дьявольским везением. А стрелять надо, иначе зачем они притащили сюда эти крепостные пушки, которые для маневренного боя не годятся и вскоре станут легкой добычей противника?
Затолкали в казенник длинную дальнобойную гранату[25], положили максимальный заряд, не забыв добавить шелковый мешочек с нафталином для уменьшения дульной вспышки. Поколдовали две-три минуты над таблицами. Старший канонир подсвечивал Барсуку и Меженцову фонариком, прикрывая его ладонью, словно цигарку на ветру. Вся многолетняя практика и все уроки баллистики пригодились. Учли угол и силу ветра, температуру воздуха, износ ствола, барометрическое давление, деривацию снаряда, возвышенный угол места цели и еще множество всего, от чего зависели многоверстный полет и точность попадания гранаты.
– По цели номер три… угломер пятнадцать – двенадцать… Уровень тридцать – двадцать… Гранатами…
Фейерверкер дернул за шнур «терку», воспламеняющую заряд. Оглушило. Пушки, отскочив назад, уперлись станинами в песок. Барсук, кажется, всем своим существом ощущал траекторию, словно перелившись телом в снаряд.
В бинокль полковник увидел два характерных желтых разрыва за обрывом. Теперь надо быстро прикинуть их точность. Даже не силой ума и знаний, а силой воображения.
После третьего залпа они услышали шелестящий, пахнущий неминуемой смертью полет снарядов. Перелет. Рухнули шесты с синими огоньками фонариков.
И тут же новые разрывы, чуть впереди края балки. На артиллеристов сыпануло песком, запорошило глаза. Осколки, подвывая, целой стаей пролетели над орудиями, один даже звякнул о ствол и с визгом ушел в сторону. Рухнули полотнища парусиновых экранов.
– Всем из балки! – скомандовал Барсук.
Полуоглохшие пушкари не сразу откликнулись. Полезли сквозь кусты. Трудно, очень трудно настоящему артиллеристу оставить свое орудие, даже обреченное.
Не все успели выбраться из балки и отбежать на безопасное расстояние. Позицию накрыло сразу десятком многопудовых снарядов. Барсука подбросило в воздух, поволокло по земле, словно перекатиполе. С полчаса он лежал, оглушенный, обессиленный, одолевая контузию. Наконец поднялся. Огонь по их позиции прекратился.
Только теперь полковник понял, почему никто не поднимал его: он был засыпан песком, как надгробным холмиком. Но – жив. Тронул ухо и на ладони ощутил густую кровь. Пошел собирать пушкарей, тех, что уцелели после обстрела. Заглянул в балочку, освещенную, как факелами, горящими кустами. Орудия лежали на боку, словно вымершие мамонты.
Прислонившись к сломанному, покосившемуся огромному колесу с железным обручем, сидел Меженцов. Самое удивительное: он держал в руках совершенно целую гитару. Перебирал струны. Рядом лежали убитые.
– Не слышу ни хрена, – сказал он.
Полковник принялся поднимать поручика. Тот шатался, но гитары из рук не выпускал.
– Отстояли честь! – крикнул он в окровавленное ухо Барсуку. – Честь, мать его, отстояли! Все, что могли, Слава!
И заплакал.
Но они не только отстояли честь пушкарей белой гвардии. Третьим своим – и последним – залпом они накрыли позиции гаубиц. Экраны из парусины и слабые вспышки огней не позволили красным артиллеристам сразу обнаружить вражескую батарею, и она успела сделать этот роковой третий залп.
Несказанная удача выпала на долю Барсука. Одна тяжелая гаубица красных была разбита полностью, две другие основательно повреждены, и поэтому ответный удар оказался для них не таким уничтожающим, каким мог бы быть.
После этого ни один снаряд не упал на позиции красной артиллерии. Сам Грендаль пришел посмотреть на разрушения и помогал санитарам уносить убитых и раненых. Он удивлялся везению и таланту слащевских артиллеристов. Впрочем, это тоже были его ученики.
У звукометрической установки, раструбы которой были побиты осколками, Грендаль нашел своего лучшего ученика, надежду артиллерийской науки Льва Генриковича Барсука-Недзвецкого, неутомимого энтузиаста стрельбы с закрытых позиций. Осколок разбил Льву Генриковичу затылок, но лицо осталось неповрежденным. На нем застыло выражение недоумения: «Что же ты, братец? Как ты смог?»
Второй полк выждал, пока начал стихать первоначальный артиллерийский шквал.
– По шаландам! – скомандовал Ильницкий.
