Валерий Елманов - Царское проклятие
— А их-то пуще всего надо бы. Маленькие виденьица, кои яко в тумане виднелись, да недолго, первым делом припоминай.
— Почему? — удивился Иоанн.
— Да потому, что их, ежели они дурные какие али не по сердцу тебе, ты и поменять сможешь, коли желание на то будет.
Иоанн нахмурился, усиленно припоминая, после чего честно заявил:
— Так они все в тумане были, только одни пояснее, а другие вовсе пред очами плыли.
— Значит, счастливый ты, государь-батюшка, — заметила Настена. — Выходит, все в твоей длани. Что ни захотишь — все по-твоему выйдет.
— Все ли? — пытливо переспросил Иоанн.
— Все! — твердо заверила Настена. — Тока знай, что оно не на всю жизнь — годков на десяток, от силы — на дюжину. Дале зрить — у меня силов не осталось. Уж больно тяжкой твоя глава оказалась. Жаль, конечно, да что поделать.
— Ну и ладно, — беззаботно махнул рукой Иоанн. — Через десять лет я к тебе сызнова приеду — тогда и поглядим, что дале будет.
— Э-э-э, нет, государь, — слабо усмехнулась Настена, рукавом сарафана вытирая со лба пот. — Отворожились мы с тобой. Оно на один раз можно. Вдругорядь то, что оттуда выпорхнуло, промашку не даст и тебя непременно за собой утянет.
— А это… что было?
— А тебе на кой? — вопросом на вопрос ответила женщина. — Да и не смогу я ответить. О том и Сычихе неведомо, а уж Настене… — И беспомощно развела руками…
На обратном пути Иоанн больше молчал. Помалкивал и Адашев. В душе он до сих пор был не согласен с царем, но досадовал сейчас больше на себя — не сумел отговорить, не нашел нужных слов. И в то же время разбирало любопытство — что же увидел государь, что наворожила ему ведьма. А в том, что она — ведьма, Алексей Федорович был уверен безоговорочно. Такую не то что к царю, а вовсе до честных христиан допускать нельзя. Им дорожка одна — на кострище, ибо тут уж не ересью пахнет — тут запах сатанинской серы чувствуется. Но самому допытываться об увиденном царем было как-то неудобно, захочет государь поделиться — сам расскажет, а нет — стало быть, и вопрошать ни к чему. Но тот упорно молчал, не замечая ни сырого промозглого ветра, ни изрядно прибавившего к ночи морозца. Правда, лицо его при этом не было мрачным, скорее наоборот — каким-то торжественным. Наконец Иоанн прервал затянувшееся молчание.
— Любопытствуешь, поди, что там мне наворожили? — хитро прищурившись, осведомился царь у своего спутника.
Тот в ответ неопределенно пожал плечами. Сознаваться было неудобно, а лгать Адашев не умел вовсе, тем паче государю. Однако отвечать надо.
— Есть немного, — нехотя ответил Алексей Федорович.
— Все сказывать не стану — долго, да и не к чему оно. Одно поведаю — хорошего гораздо больше впереди, нежели плохого. Да и это не столь важно. Тут иное славно. Все в наших руках, Олеша, — произнес Иоанн мечтательно. — Вот, что самое главное, — и твердо подчеркнул: — Все. Надобно лишь потрудиться малость, не без того.
— Это и впрямь радует, — сдержанно согласился Адашев, подумав про себя: «Нешто и впрямь очнулся государь от своей спячки? Добро. Тогда рановато ведьме на костер. Не такая уж она и злобная, коль пробудить его сумела. Ей и церковного покаяния довольно будет. Ну, там, попостится год-другой, молитвы почитает — и довольно с нее».
Иоанн между тем продолжал:
— Я так мыслю, что посмелее нам всем надо. Старина — не святость, чтоб ее и тронуть нельзя было. Иной медок с годами только духмянее делается — его ценить да беречь надобно. Иной же скисает. Так пошто его в бочках держать? Долой, да бочку омыть, да свежего туда, свежего, — и наставительно молвил: — Ты, Олеша, робеешь иной раз чрез меру, а не надо бы. Понимаю, чин у тебя не боярский. Но ты иное попомни — ты мне их всех дороже, потому и быть тебе в Думе.
— Негоже мне туда, государь, — откликнулся Адашев. — Кот и видит молоко, да рыло у него далеко, — грубовато пошутил он. — Ума палата, ан денежка щербата. Не по моему роду туда лезть.
— И в бурьяне красивые цветы встречаются, и простые люди мудрое слово могут поведать. Бог-то не на одежу смотрит — на душу. Вот и мы по божески поступать станем. А чин не беда. Сразу-то негоже тебя в бояре, но как приедем в Москву — быть тебе окольничим. И тебе, и… твоему отцу. Он ведь тоже у тебя головастый.
— Благодарствую, государь, — поблагодарил Алексей Федорович, радуясь не столько за себя, сколько за отца. Хотя, чего уж там таить, и самому лестно. — Вот токмо… что бояре скажут?
— Кто умен — поймет, да еще возрадуется, дуракам же хоть объясняй, хоть не объясняй — проку не будет. Да нам на них что — тьфу и всего делов. На иного с бороды поглядеть — чистый Аврам, а на деле взять — сосновый чурбан. Есть у нас круг ближний — вот им и вершить станем. А Дума опосля пусть попробует не приговорить. К тому же и там будет кому меня поддержать — да хошь бы и тебе, когда там воссядешь.
— А головы подымут да поперек слово скажут — вот хошь бы про меня? Оно ведь и впрямь худое у меня отчество[178], да и не сиживал никто из нашего рода в Думе, — осторожно заметил Адашев.
— Так что ж с того, — хмыкнул царь. — Все когда-нибудь впервой начинается. Мой прадед Василий Васильевич о Глинских ничего не ведал, кроме того, что они в Литве обретаются. Зато теперь оно о-го-го как звучит. А Мстиславских возьми, а Патрикеевых? Они, конечно, не глупее иных будут, так ведь и не больно-то умнее. А про Захарьиных-Юрьевых я и вовсе молчу. Те и вовсе не князья — бояре. Только что у них бог в кике[179] — и все. Мне же надобно, чтоб мои советчики разумом сверкали, вот как ты.
— Отслужу тебе, государь. За такие слова ей-ей отслужу — не раскаешься, — еле выдавил из себя — ком к горлу подкатил от радости — Алексей Федорович.
— Не мне отслужишь, но Руси, — поправил Иоанн и посоветовал: — А об этой бабе забудь вовсе, как и не было ее, тем паче о… Даже на исповеди молчи — я твой грех на себя беру.
— Я понял, государь, — кивнул Адашев.
«И в самом деле — чего это я на нее накинулся? Баба как баба. Может, и впрямь сам господь царя к ней направил. И так у нее жисть не задалась, да я еще с этим покаянием и епитимиями. Монахам только мигни, так они живо у нее хвост сыщут. А не найдут, так сами прилепят. Опять же и крест у нее на груди имеется, и образа в хате есть. Да и творит она все с молитвой на устах, и на добро. Нет уж, дудки», — твердо решил Алексей Федорович, но тут до него донесся голос Иоанна.
— А отцу твоему мыслю пока Тверской дворец[180] доверить, — размышлял вслух царь. — Это для начала, — тут же пояснил он. — А уж как управится с ним, так далее еще выше. И тебе пора уж приказ возглавить…
