Дмитрий Могилевцев - Люди золота

– Что с тобой, брат? – спросил Инги, не веря глазам. – Где твоя сила? Когда я видел тебя в последний раз, ты…

– Когда ты видел меня в последний раз, брат? – эхом отозвался старик, и голос его был как пустая шелуха. – Великий Ндомаири не считает лет. Как я когда-то. Ты разбудил меня. Мне было хорошо в мире духов.

– Прости, брат, – сказал Инги нетерпеливо. – Но знаешь ли ты, что творится в мире людей? Твоим сыном овладело безумие!

– Это его безумие. Его воля. Я зажился на земле людей и лишил его радости. Он уже стареет, мой Сумаоро. И до сих пор он – всего лишь тень за отцом. А отцу его давно опостылела власть. Я устал, брат мой. А Циссе всё не приходит за мной.

– Твой сын убивает всё, что ты построил. Пусть это его воля – и твоя. Пусть ты хочешь уничтожить всё, что всю жизнь строил, и отдать своих людей кровавому безумию. Но я не хочу, чтобы он убил меня! Неужели ты позволишь, чтобы твой сын убил твоего брата?

– Убил? Сумаоро? – переспросил Балла сонно. – Зачем ему убивать тебя? Он хороший, мой Сумаоро. Слабый. Но это моя вина – я не сумел пробудить его кровь. Одни мечты, только мечты. От них остаётся горечь.

– Чтобы пройти сюда, я пролил кровь. Брат мой, проснись! В твоём теле ещё много силы. Выйди вместе со мной!

– Зачем? – спросил Балла мягко. – Мне хорошо здесь. Мне не страшно ждать её здесь.

– Прежде чем войти к тебе, она пройдёт через твой город. Прислушайся! Ты слышишь крики и лязг железа? Вставай, Балла, вставай! Только ты можешь спасти свой народ!

Балла сонно кивнул – но остался сидеть. Тогда Инги схватил его за плечи. Вздёрнул, поставил на ноги. Крикнул в лицо:

– Пойдём!

Инги хотел лишь одного: чтобы старый манса вышел сам, твёрдый и прямой, как подобает повелителю. Но на них никто не обратил внимания. На площади перед башней дрались – без строя, вперемешку конные и пешие, вопя и воя. Холодея, Инги различил сквозь гам клекочущий голос Мятещи.

И тогда Инги кинулся к огромному барабану мансы, стоявшему у порога. В любое время дня и ночи его должны были охранять кузнецы. Но сейчас оба стража лежали, истыканные стрелами, из барабанного бока торчал нелепым отростком дротик. Инги подобрал забрызганное кровью било. Ударил раз, другой – и закричал во всю глотку:

– Глядите на господина! Глядите!

Но его всё равно бы никто не услышал – если бы с дальнего края площади, где рубилась с непонятной толпой пеших кучка всадников, не отозвались зычно:

– Стойте, люди! Глядите на господина!

На площадь будто опустилось ватное облако, глуша крики и лязг. Толпа расползлась по углам, выставив копья, нацелив луки. Инги узнал своих кузнецов, узнал людей игбо и охотников манде. И Сумаоро, окружённого перепуганной охраной, оттеснившей его подальше от башни, закрывшей телами, – но Сумаоро всё равно возвышался над ними на две головы, и торчало на его шлеме одно надломленное страусиное перо. А посреди площади остался стоять Мятеща, залитый кровью с ног до головы, и ещё с ним кто-то в шлеме с личиной, опирающийся на порубленный щит.

– Люди соссо, – сказал вдруг старый Балла, и голос его, огромный и гулкий, раскатился по площади. – Люди соссо, что за безумие овладело вами? Сын мой, Сумаоро, подойди ко мне!

Сумаоро послушно слез с коня и пошёл через площадь, стараясь не ступать на тела. Далеко обошёл Мятещу, прошёл мимо кузнецов и игбо. И, не дойдя до отца десятка шагов, остановился. Лицо его было рыжим от пыли.

– Зачем ты принёс смерть к моему порогу, сын? – спросил Балла.

– Отец… великий манса. – Сумаоро сглотнул. – Это он, он не хотел меня слушать, твой колдун. Я хотел, чтобы тебя не тревожили, а он… Он совсем меня не слушает, и его люди, а ты ведь сам сказал – я теперь великий манса!

– Ты – великий манса? – спросил Инги удивлённо.

– Я думал, эта ноша сделает тебя мужчиной, – сказал Балла, глядя сыну в лицо. – А ты…

Но тут огонь вспыхнул под веками Сумаоро. Он выпрямился и, глядя презрительно на отца, процедил:

– Не ты ли сам отдал мне власть? Не тебе ли надоело заботиться о своей земле? Ты же захотел спать у огня, уйти навсегда в страну духов. А чего ты хочешь теперь? Я правлю – как ты и хотел! А отданного тобой я тебе не верну. Если хочешь – возьми силой!

– Мальчик мой, Сумаоро, ты хочешь, чтобы я при всех унизил тебя? Или ты захотел стать отцеубийцей?

– Отцеубийцей я не стану, – сказал Сумаоро, ухмыляясь. – И ты не унизишь меня перед всеми, не проклянёшь. Я – твоя кровь. Твой Сумаоро. Ты меня таким сделал. Так что теперь ты пойдёшь наверх, к своему огню из дурман-травы, а я наведу порядок. И первым разберусь с ним, с тем чудищем, что спряталось за твои плечи. Это он затеял всё! Его сын сейчас бунтует Мема! И Хуан к нему ушёл. – Щёки Сумаоро вдруг задрожали, и он опустил глаза. – Я ведь ничего ему не сделал, я ему столько дарил всего, а он… он обманул меня.

– Мальчик мой, не надо, – сказал Балла негромко. – Я знаю, что делать. Послушай меня в последний раз, хорошо? Сейчас я выйду на середину площади и скажу всем, что я ухожу к мёртвым. И потому умершие сегодня – это те, кого я забираю с собой, чтобы не идти к предкам в одиночестве. Все раненые сегодня тоже пойдут со мной, а впереди меня пойдёт он, – Балла указал на Инги, – и покажет мне дорогу. Иди к своим воинам. Иди.

Сумаоро замер, и лицо его сделалось пустым и гладким, будто песок. Затем улыбнулся робко и, повернувшись, потрусил через площадь – напрямик, даже не поглядел, что в трёх шагах от Мятещи прошёл. Тот не двинулся – только зашипел вслед. А Балла с Инги вышли на середину площади. Балла стал в лужу крови и закричал. Голос его не состарился. Чёрные, слушая его, приседали, тыкались лбами в пыль. Охрана Сумаоро спешилась. И он, так и не сев в седло, остался стоять, глядя нерешительно то на отца, то на своих воинов, уже позабывших, что новый великий манса – за их спинами.

Выехали на закате. Инги взял с собой лишь пищу и оружие, пригоршню золота, полкруга серой стали, присланной Нумайром. И вьюк с ещё не прочитанными книгами.

Уезжавших никто не провожал. Люди попрятались в дома, и у ворот лежали измазанные кровью петушиные перья – очином в город, опахалом прочь, чтобы духи, покинув жилища живых, не вернулись. А в караване было больше мёртвых, чем живых. Мёртвых привязали к палкам, закрепленным на сёдлах, сунули в закоченелые пальцы копья. Лошади боялись нести трупы, прядали ушами, фыркали. И с каждым часом ночи мертвецов становилось больше. Балла забрал всех раненых, запретив врачевать их.

Ехали без единого огня. Над головой висела жёлтая песчаная луна, и в её свете кровь на чёрной коже казалась лаком. Тех, кто падал с коней, не привязывали – просто клали поперёк сёдел. Мятеща тоже умирал. Инги ехал рядом и видел. Кровь сочилась из-под его кольчуги, капала в пыль.