Эрнест Медзаботт - Папа Сикст V

— Святой отец, я хочу исповедаться у вашей имененции.

— Поздно, дочь моя, — мягко отвечал кардинал Монтальто, — исповедуйся у кого-нибудь другого, я не имею времени.

— Святой отец, я непременно желаю исповедаться у вас, — настаивала женщина.

— У меня! Почему же непременно у меня? Здесь есть много священников достойнее, чем я, они могут примирить тебя с Богом и дать мир твоей душе.

— Я знаю, ваше преподобие, и пришла сюда для того, чтобы видеть и говорить с кардиналом Монтальто, — настаивала женщина.

— Понимаю, дочь моя, — сказал Перетти, — ты желаешь получить от меня материальную помощь, но не забудь, что я известен в целом Риме под именем бедного кардинала (cordinale povero); тем не менее все, что я могу, сделаю, и ты получишь маленькую часть из той скудной милостыни, которую получает монастырь, но только прошу тебя доставить мне свидетельство о твоей бедности от приходского священника.

Кающаяся улыбнулась.

— Уверяю вашу имененцию, — отвечала она, — что я не нуждаюсь в помощи, я сама готова предложить лепту в пользу монастыря.

— Что же ты хочешь, дочь моя?

— Я хочу говорить с папой.

— В таком случае и обратись к его святейшеству.

— Я обращаюсь к его преемнику — это лучше.

Феликс Перетти невольно вздрогнул и сказал:

— Вижу, что моя миссия исповедника сегодня еще не кончилась; подойди к крайней исповедальне. Я тотчас буду к твоим услугам.

Отворив дверцу, кардинал вошел в исповедальню и приказал кающейся прочесть известные молитвы. Женщина, став на колени, сказала:

— Прежде всего, святой отец, позвольте мне сообщить вам, кто я такая. Меня зовут Диомира, римская куртизанка.

— А, ты знаменитая Диомира, — говорил кардинал, — которую боятся все жены Рима и проклинают матери, ты неотразимая сирена, приводящая в сумасшествие всю молодежь столицы. И вот, терзаемая угрызениями совести, ты пришла покаяться в грехах.

— Да… — отвечала куртизанка. — Но, прежде всего мне хотелось бы рассказать вам мою историю и узнать, могу ли я надеяться на отпущение мне грехов?

— О, да, можешь надеяться, дочь моя, — отвечал исповедник, — Господь Бог милосерден и всегда слышит молитвы кающихся. Говори, я тебя слушаю.

— Моя мать была крестьянка из Монтальто, — начала свой рассказ Диомира. — Когда я родилась, она уже перенесла все несчастья, которые только может перенести женщина. Причиною всех бедствий была ее необыкновенная красота. Говорили, что она могла служить моделью для мадонны великому Рафаэлю. Семейство моей матери было бедно, но счастливо и ничего лучшего не желало. Один раз она сидела около своей хижины, как вдруг прискакали двое вооруженных людей, схватили ее, положили на седло и помчались к их господину Сан-Фиоренцо.

Невольное восклицание вырвалось из уст Перетти.

— Что с вами, святой отец? — спросила Диомира.

— Ничего… Продолжай, дочь моя, твой рассказ меня интересует, — отвечал монах, припоминая этот страшный эпизод, которого он был свидетелем в молодости, и клятву, данную им тогда, — беспощадно преследовать благородных злодеев, вырывающих дочерей из объятий их родителей, если когда-нибудь власть попадет к нему в руки.

Диомира продолжала. 

— Когда я родилась, синьор Сан-Фиоренцо уже охладел к моей матери и начал обращаться с нею чрезвычайно грубо. Недовольный тем, что родилась дочь, а не сын, синьор прогнал нас обеих, меня и мать, в кухню. В это время моя мать была еще очень молода и красива. Слуги синьора Сан-Фиоренцо, видя, что их барин окончательно разочаровался в своей любовнице, начали позволять с ней разные грубости, полные возмутительного цинизма. Когда мне было семь лет от роду, раз двое слуг поспорили, кому обладать матерью, ни один из них не хотел уступить ее другому, хотя моя мать, конечно, не согласилась бы на их гнусные предложения и скорее предпочла бы смерть такому позору, тем не менее, претенденты горячились и спорили. Злоба одного из негодяев дошла до крайних пределов. Он выхватил нож и вскричал: «В таком случае пусть же она никому не достанется!», погружая нож по самую рукоятку в грудь моей матери. Несчастная тут же упала мертвая, и ее кровь брызнула мне в лицо.

— Как у вас хватает силы рассказывать такие ужасы? — прошептал Перетти.

— Да, святой отец, хватает, — с горькой иронией отвечала куртизанка, — пролитая кровь моей матери памятна мне, я ее вижу постоянно перед собой и в особенности в те минуты, когда ползают у ног моих знатные синьоры…

— Продолжай, дочь моя, я слушаю.

— Синьор Сан-Фиоренцо кончил дурно. Среди соседей он имел много врагов. В одну темную ночь мы увидели пламя, охватившее стены замка, и услышали свирепые крики бандитов, в миг все было уничтожено и разграблено. Меня увезли, и я попала к синьору Атилло Браччи, хозяину большого, укрепленного замка, мне тогда было всего одиннадцать лет от роду, все находили, что я была необыкновенно хороша собой и развита не по летам. Синьор Атилло Браччи воспользовался своим правом надо мной…

Рассказ этот произвел глубокое впечатление на Перетти. Кардинал верил в святую справедливость, но находил, что есть средство еще более действенное — виселица — и страшно сожалел, что власть не находится в его руках.

— Хотя я была совершенным ребенком, — рассказывала Диомира, — но стыд, сознание моего невольного падения грызли мое юное сердце. Я поклялась, что Браччи не будет радоваться моему появлению в их доме. Из Рима приехал старик Браччи, отец Атилло. Это был страшный разбойник, которого все боялись, не исключая и его родного сына Атилло.

Я начала завлекать в свои сети страшного старика и вполне в этом успела, благодаря моей необыкновенной красоте. Старик Браччи совсем растаял и сделался соперником своего сына. Один раз ночью я устроила так, что молодой Браччи застал у меня в комнате старика. Не рассмотрев в темноте, что это был его отец, он его заколол кинжалом. Пользуясь общим замешательством, я убежала из этого проклятого дома в Рим.

Монтальто вытер капли холодного пота, струившегося с его морщинистого лба, и глухо прошептал:

— Послушай! То, что ты мне рассказываешь, — не есть ли плод твоей фантазии, адский вымысел? Разве могут быть терпимы небом подобные ужасы и, огонь свыше не сразит злодеев?

— Нет, святой отец, то, что я рассказываю, не вымысел, а сущая правда. Я вооружила руку сына против отца. И борьба, происходившая между ними во мраке, удары кинжалом и предсмертное хрипение старика нежили мой слух, как самая приятная музыка.

— Несчастная, все-таки ты великая грешница и должна раскаяться, — сказал Перетти.

— Да, я раскаюсь, но прежде отомщу. Пока еще злодей отцеубийца Атилло Браччи благополучно здравствует, наслаждается всеми благами житейскими и пользуется уважением общества. Надо, чтобы этого ничего не было. Тогда я принесу покаяние.