Александр Дюма - Ночь во Флоренции
На этот двойной сигнал слегка приоткрылось окно; из него выглянула женская головка, затем послышалось несколько тихих слов; ответ на них был дан тоже приглушенным голосом; в следующую минуту с теми же предосторожностями, как перед этим приоткрывалось окно, отворилась дверь. Молодой человек быстро прошел в дом, и дверь за ним захлопнулась.
Взгляд старика, на чьих глазах разыгралась эта любовная сценка, был еще машинально прикован к двери дома, когда голос над самым ухом, шепотом произнесший его имя, заставил его вздрогнуть от неожиданности.
Он резко обернулся: оказалось, от гнетущих дум его оторвал тот самый Микеле, что был отправлен им изучить обстановку.
— Где ты пропадал? — упрекнул он его. — Надеюсь, ты вернулся с новостями?
— С одной, но ужасной!
— Рассказывай! От меня, как тебе известно, можно ничего не утаивать.
— Вернувшись с Сельваджо Альдобрандини к себе домой, маркиз Чибо застал там герцога Алессандро. Герцог уложил на месте маркиза и тяжело ранил Сельваджо.
— Как тебе удалось разузнать такие подробности?
— Неподалеку от дверей маркиза, выше по улице, я увидел мужчину, еле волочившего ноги и хватавшегося за стену; я нагнал его в тот момент, когда он, обессиленный, упал на уличную тумбу со словами: «Если ты враг, так добей меня, а если друг — помоги. Я Сельваджо Альдобрандини».
— И что же ты?
— Сообщил ему, кто я такой и у кого служу, тут же предложив помочь ему. Опершись на мою руку, он попросил проводить его до дома мессера Бернардо Корсики. Впрочем, это не отняло много времени: мессер Корсини проживает на виа дель Паладжо. Уже на пороге раненый наказал мне вам передать, чтобы вы бежали из города.
— А почему, собственно, я должен бежать? — осведомился старик.
— Но ведь теперь он не сможет оказать вам гостеприимство, будучи сам вынужден искать приют у других.
— Пусть так, Микеле. Во Флоренции, не считая меня, тридцать девять Строцци, а следовательно, тридцать девять всегда открытых для меня дверей. В крайнем случае, если уж мне придется запереться в собственном дворце, он достаточно укреплен, чтобы выдержать осаду всего войска герцога Алессандро.
— Чем скромнее будет выбранное вами жилище, тем безопаснее в нем будет для вас, монсиньор. Не забывайте, что ваше имя Филиппо Строцци и что ваша голова оценена в десять тысяч золотых флоринов!
— Правда твоя, Микеле.
— Так ваша милость остается?
— Да. Но ты, не имея на это тех причин, что есть у меня, волен уйти. Вряд ли уже сменился часовой, пропустивший нас в ворота Сан Галло, так что ты без осложнений выберешься из города. Ступай, Микеле, я освобождаю тебя от твоего слова.
Но собеседник Филиппо Строцци хмуро покачал головой в ответ.
— Монсиньор, — сказал он, — я думал, ваша милость знает меня лучше. Если у вас есть причины остаться во Флоренции, то и у меня имеются основания на то, чтоб ее не покидать. Дело, ради которого я приехал, должно быть мною выполнено.
И тут же, говоря будто сам с собою и простирая руку к стенам монастыря Санта Кроче, он глухо прибавил:
— Да и помысли я бежать, вот из этой самой обители вырвется глас и, громко обозвав трусом, остановит меня. Так что благодарю за предложение, монсиньор, но если бы вы сами решили повернуть назад, я попросил бы у вас позволения остаться.
Слышал Филиппо Строцци или нет, но, погруженный в свои размышления, он ничего не ответил на эти слова Микеле.
Действительно, их положение не сулило ничего доброго. Филиппо Строцци, сначала беспрекословно принявший избрание правителем герцога Алессандро, вскоре, ближе узнав ставленника Климента VII и зятя императора Карла V, отдалился от него. Естественно, что, оказавшись за это в ссылке, он по праву своего высокого положения и благодаря своему несметному богатству объединил других изгнанников вокруг себя. Имея определенные обязательства перед республиканской партией, он вернулся в город с маркизом Чибо и Сельваджо Альдобрандини, этими двумя добровольными изгнанниками, дабы исполнить свое обещание поднять на борьбу всех еще оставшихся во Флоренции гвельфов.
И вот только что, на наших глазах, для него оказались закрыты двери обоих домов, где он рассчитывал найти пристанище.
Куда теперь он направится? Вождь партии не принадлежит только одному себе. Республиканцы окажутся обезглавлены, попадись Строцци в руки герцога Алессандро, ибо Строцци не просто их рука здесь, но и голова всему делу.
Он пребывал в задумчивой сосредоточенности, когда ворота монастыря Санта Кроче отворились и пропустили монаха из ордена святого Доминика; держа путь домой, в монастырь Сан Марко, он перешел через площадь и направился прямо к виа Торта, на углу которой стояли Филиппо Строцци и Микеле Таволаччино.
Услышав скрип монастырских ворот и шаги монаха, Филиппо Строцци поднял голову.
— Что это за монах? — спросил он у Микеле.
— Доминиканец, ваша милость.
— Я должен с ним поговорить.
— И я тоже.
Стоявший неподвижно, подобно каменной статуе, Строцци отделился от стены и шагнул навстречу монаху; тот остановился, увидев приближающегося человека.
— Простите, святой отец, — почтительно обратился к нему Филиппо, — но, если не ошибаюсь, вы из обители Сан-Марко?
— Да, сын мой, — отвечал монах.
— Вы, должно быть, знали Савонаролу?
— Я его ученик.
— И чтите его память?
— Почитаю его наравне со святыми мучениками.
— Святой отец, я гоним, а убежище, на которое я понадеялся, не может меня принять; голова моя оценена в десять тысяч флоринов золотом. Мое имя — Филиппо Строцци. Святой отец, именем Савонаролы я прошу вашего гостеприимства.
— У меня есть только моя келья — келья монаха, давшего обет бедности, и она в вашем распоряжении, брат мой.
— Подумайте хорошенько, святой отец. Я наверняка навлекаю на вас изгнание, может быть, даже смерть…
— Ниспосланные вкупе с долгом, я встречу их с радостью.
— В таком случае, святой отец…
— Я уже сказал вам, моя келья — ваша. Я пойду вперед и буду ждать вас там.
— Еще до рассвета я постучусь в монастырские ворота.
— Спросите фра Леонардо.
Они обменялись рукопожатием.
Фра Леонардо собрался продолжить прерванный путь, но теперь настала очередь Микеле задержать его.
— Прошу прощения, святой отец, — подал он голос.
— Что вам угодно, сын мой? — откликнулся монах.
Не зная с чего начать, Микеле провел ладонью по вспотевшему лбу и наконец с усилием произнес:
— Нет ли в числе монахинь этой обители одной по имени…
И он снова умолк в нерешительности.
