Филип Ванденберг - Наместница Ра
Затянутый в тугой мешок, помраченный от жертвенного дыма, Сененмут ожидал своей участи. Что произойдет? Да, о суде страшного оракула Амона ходили разные таинственные толки, но истины никто не знал. Доподлинно было известно лишь одно: приговор бога непреложен, и никто, даже сам фараон, не может помиловать того, кого Амон объявил виновным. Что же он медлит? Ведь всеведущему властелину Карнака, богу Амону, должно быть открыто, что он, Сененмут, говорил правду! Юноша дрожал всем телом, задыхался, едва держался на ногах, ибо понял: сейчас его бросят в священное озеро на съедение крокодилам. Он рухнул как подкошенный.
Жрецы и вельможи даже не заметили этого. Они неотрывно следили за грозной фигурой бога, которая теперь выплывала из густого белого облака как осиянное неземное видение. И вдруг божество пошевелилось, сначала едва заметно, а потом… все явственно увидели: Амон кивнул — значит, Сененмут говорил правду.
По колонному залу прокатился рокот, над которым вознесся зычный голос Хапусенеба:
— Да будет так, владыка Карнака!
Когда Сененмут очнулся, по его телу побежали мурашки. Огромные крокодилы с омерзительными острыми зубами все еще хватали его за ноги, и потребовалось немало времени, прежде чем он справился с жуткими видениями. Уже в следующее мгновение юноша осознал, что лежит на искусно убранном ложе, а голова его покоится на своего рода вилке, какие египтяне использовали вместо подушек.
— Где я? — спросил Сененмут, не зная, к кому обращается.
И вдруг над ним склонилось девичье лицо, и прекрасные, заплетенные в косички волосы пощекотали ему нос.
— Ты в малом дворце, а я Хатшепсут, Лучшая по благородству, любимая дочь фараона.
В первое мгновение Сененмуту пришла в голову мысль о фантастическом видении. Приподнявшись на локтях, юноша обвел взглядом напоенные светом покои, окна, прикрытые светло-зелеными занавесями; узнал над пилястрами у дверей двуликую богиню Мут, увидел в золотых клетках, расставленных здесь повсюду, множество птиц с ярким оперением и воскликнул, откинувшись на ложе:
— О Амон, Мут и Хонсу! Это Обитель вечного блаженства!
Хатшепсут рассмеялась:
— Спокойно, спокойно! Пока что нет. Оракул Амона изрек истину. Властитель Карнака подтвердил правдивость свидетельства. Стрела из твоего лука предназначалась дикому гусю, а не моей служанке и мне.
Вот, значит, как все было. Мало-помалу Сененмут начал приходить в себя. Странно, но он чувствовал себя заново рожденным после того, как уже приготовился к страшной смерти.
— Но почему я здесь, в твоем дворце? — робко осведомился он.
— Очень просто: я приказала Минхотепу, управителю царского дома, доставить тебя сюда, если властитель Карнака подтвердит твою невиновность.
С этими словами девушка хлопнула в ладоши — и полдюжины нагих рабынь, совсем девочек, с тщательно уложенными волосами и маленькими крепкими грудками, вступили в покои. Они принесли с собой блюда, чаши, ларцы, сосуды, каких крестьянский сын никогда не видел, и без всякого приказа, в полном молчании принялись обмывать, натирать, умащивать, причесывать Сененмута.
Юноша лежал, наблюдая за игрой и порханием маленьких ловких пальчиков. Он стеснялся даже поднять взгляд на принцессу, которая, находясь неподалеку, зорко следила за этой чувственной процедурой. Выученные купальщицы сноровисто мыли, терли, скребли, массировали и под конец, сняв с подопечного схенти, оставили его, гладкого и душистого, лежать обнаженным. Затем рабыни исчезли так же незаметно, как и появились.
Хатшепсут стояла рядом и улыбалась.
— Какой ты красивый и сильный…
Сененмут напряг все свои умственные способности, чтобы найтись с ответом.
— Почему ты это делаешь, принцесса? — наконец выдавил он.
— Ты мне нравишься.
— Но ведь я — сын крестьянина Рамоса, живущего милостью священного Нила, когда он заливает поля в Ахет, время Половодья.
— А я — дочь фараона Тутмоса, наследница крови солнца, — насмешливо подхватила Хатшепсут.
— Но это неправильно, когда Лучшая по благородству, Супруга бога, дарит свою благосклонность ничтожнейшему.
— Что правильно, а что нет, решаю я!
Сененмут умолк. Он не осмелился даже шелохнуться, когда Хатшепсут склонилась над ним и провела по всему телу изящными тонкими пальцами, но кровь в его жилах закипела. Возможно, именно из-за того, что она касалась его лишь кончиками пальцев, он так возбудился, что едва сдерживался, чтобы не наброситься на девушку и не стиснуть ее в своих объятиях.
Пусть крестьянскому сыну и исполнилось всего лишь шестнадцать лет, о плотской любви он уже имел понятие. В двенадцать его соблазнила Руя, жена начальника фараонова войска, пока ее супруг был в походе. Она взяла его обелиск в рот и вдохнула в вялый орган, которому Сененмут прежде едва уделял внимание, такую силу, что тот заставил трепетать сладострастную женщину. Власть, которую он, еще ребенок, с тех пор возымел над зрелой женщиной, в то же время сделала его пленником. Он снова и снова желал овладеть знатной фиванкой, супругой начальника царских войск, и по ночам прокрадывался в дом вояки. Сененмут даже пожертвовал голубя богу плодородия Мину, чтобы ее мужа опять отправили на войну, и его молитва была услышана. А покинутая Руя каждую ночь, когда ему удавалось сбежать из дому, обучала его искусству любви.
Хатшепсут была девушкой его возраста. В ней соединились очарование юности и жар взрослой женственности. Сененмут таял под ее нежными ласками. Его тело вздымалось и требовательно устремлялось ей навстречу. Хатшепсут поняла. Она послала его твердый обелиск глубоко в себя и почувствовала боль, повергшую ее в восторг и упоение.
Принцесса тоже не была девственницей. По древнему обычаю — так повелось от богов — невинности ее лишил отец Тутмос, и с той поры время от времени ей приходилось исполнять его волю — довольно сомнительное удовольствие! Удовлетворения она не испытывала и всякий раз спрашивала себя: ну почему так должно быть? Почему только мужчины могут предъявлять свои права?
И вот сейчас, раздвинув ноги, она сидела на крепко сложенном парне и, казалось, вела рукопашный бой с невидимым врагом. Прыгая на нем, как ястреб-перепелятник на своей курочке в прибрежных нильских зарослях, Хатшепсут полностью отдалась необузданному желанию. Ее вожделение прибывало, как полные воды, грозя разбушеваться не испытанной доселе страстью. Словно одержимая, принцесса впивалась ногтями в грудь Сененмута, лизала его шею, вонзала зубы в гортань подобно степному хорьку, который тащит змею, доставшуюся в добычу.
