Михаил Зуев-Ордынец - Злая земля
— Женщины наварили и нажарили разных кушаний для гостей. На торжественный пир в кашгу, хижину совета, собрались все казаки, все воины племени и даже женщины и дети. Русские сперва заставили тэнанкучинов попробовать кушанья, боялись, как бы мы их не отравили, а потом, как голодные волки, бросились на горячую еду. И вот, когда казаки опьянели от сытной еды и «огненной воды», женщины и дети начали потихоньку уходить из кашги. А потом воины набросились на Огненных людей. Но недаром прозвали мы их «белой грозой». Они защищались с яростью огня, а их длинные ножи сверкали молниями и перерубали наши копья словно стебли травы. Вожди казаков стреляли из коротких огненных трубок, с которыми они не расстаются даже когда ложатся спать. Стоны, крики, стук оружия наполняли кашгу. Когда вождь нашего племени увидал, что казаки за каждого своего убитого кладут на землю четырех тэнанкучинов, он подал условленный знак. Воины быстро выбежали из кашги, закрыли двери, набросали в хижину горящие головни, закрыли дымоходы… Казаки сгорели живьем.
Князек замолчал, усилием воли гася недобрый огонек, загоревшийся в его темных глазах. А русский воображал жуткую расправу краснокожих с белыми завоевателями. Рассказанное Красным Облаком не было для него новостью. Он уже много раз слышал о тех жестокостях, какие творили обе враждующие стороны. Озлобление достигло наивысшей степени во время недавно потушенного всеобщего восстания индейских племен Аляски против русских. В дни этой войны был случай, когда индейцы пожертвовали собственными женами и детьми, чтобы отомстить русским. Заманив казаков в кашгу на пир, краснокожие, чтобы не возбудить подозрения русских, сожгли их вместе со своими семьями.
— После расправы с казаками, — снова заговорил князек, — мы откочевали сюда, в верховья Тэнаны, потому что боялись мести русских. Эти земли, — Красное Облако обвел широким жестом цветущую равнину, — недавно стали нашими. А древние наши угодья — те места, где мы с тобой встретились. Помнишь старое зимовье, вершину Большой горы? Теперь там охотятся атна-таны. Отрядам казаков не добраться до нас. При мне только один русский пересек землю тэнанкучинов. Но это не был ни торговец, ни разведчик. Его мы пропустили с миром, даже продали ему несколько собак. Это было четыре ледохода назад.
Черные Ноги понял, что князек говорит о русском путешественнике Иване Лукине, который в 1863 году первый поднялся по Юкону до канадской границы.
— А задолго до этого мирного белого приходили еще двое русских. Они пришли искать золото! — внезапно зазвеневшим голосом воскликнул вождь. — Одного из них собственноручно убил мой отец и набил ему рот золотом, тем проклятым золотом, ради которого они убивают, режут, стреляют людей с красной кожей!..
— Что ты говоришь, вождь? — удивленно воскликнул русский. — Золото? Так значит у вас есть золото?
— У нас много золота! — твердо ответил князек, глядя на трапера странным взглядом, и горящим и холодным одновременно. Так холодно сверкает на солнце лед. — У нас очень много золота, хотя и не такого, — указал он на золотой империал, — не круглого и без лица. Но наше золото такое же желтое, тяжелое и блестящее. Мы находим его в виде муки или песка или в виде речной гальки. Вот смотри!
Вождь вытащил из-за пояса аптекарский пузырек, попавший к нему из какой-нибудь русской фактории, опрокинул его содержимое в руку и протянул ее трапперу.
На коричневой ладони лежала кучка золотого песка, вернее, золотого порошка.
Русский ошалело мотнул головой. Какое-то странное подсознательное чутье давно уже говорило ему, что в недрах Большой Земли дремлет самое страшное взрывчатое вещество — золото. Он был уверен, что Аляска, известная теперь лишь своими мехами да рыбосушильнями, прогремит когда-нибудь как «золотое дно». Но он не думал, что и наивный примитивный житель центральной Аляски знает уже цену этого металла.
— Но где же ты нашел это золото, о вождь? — спросил после долгого тяжелого молчания траппер. Мимолетная тень какой-то давней заботы проскользнула по лицу князька. Он медленно встал:
— Я скажу тебе, Черные Ноги, где мы находим золото. Ни одному белому я не доверил бы эту тайну. А тебе скажу, я верю тебе! Я расскажу тебе еще много другого. Ты узнаешь тайны, от которых твои глаза цвета неба раскроются широко-широко. Но имей терпение. На все свое время. А сейчас уже поздно, пора спать.
На склоне Трубочной скалы они расстались. Черные Ноги один спустился в долину. Мокассины его тонули в розоватом мху. Глубоко задумавшись, он незаметно добрался до стойбища тэнанкучинов. Треугольные фасады просторных хижин были украшены затейливыми резными фигурками. Посвященный в тайны индейцев мог бы по этим фигуркам узнать всю историю проживающей в хижине семьи. Почти перед каждой хижиной стояло по два деревянных столба, высотою до пятнадцати метров, также украшенных тончайшим кружевом деревянной резьбы. Тут были и животные, и люди, и целые охотничьи сцены, и гирлянды оружия, и даже предметы домашнего обихода. Черные ноги знал уже, что эти столбы — тотэмы — своеобразные гербы, подобные геральдическим знакам европейских аристократов. Один из столбов представлял отцовскую, другой — материнскую родословную. Чуть дальше, за стойбищем, на опушке небольшой сосновой рощицы чернел «лес тотэмов» — более сотни генеалогических столбов. То были тотэмы умерших тэнанкучинов, чем либо прославившихся при жизни. «Лес тотэмов» — это гордость племени, это славная легенда о подвигах предков, это «Песнь о Гайавате», вырубленная на дереве. Этот-то священный «лес тотэмов» и хотели сжечь русские миссионеры, приняв его за «требище язычников».
Русский прошел мимо кашги — обширной хижины из переплетенных ветвей, покрытых толстым слоем глины. Единственной мебелью этого «муниципального дворца» были длинные скамьи, расположенные высоким амфитеатром. Кашга служит местом для мирских сходов и примитивных театральных представлений в дни праздников.
Не доходя нескольких шагов до своей хижины, Черные Ноги вдруг быстро прыгнул в сторону и спрятался за угол соседнего строения. Из дверей его хижины выскользнула молоденькая девушка. Одежда из красной кожи плотно стягивала ее здоровое крепкое тело. Уходя, она запела:
Ветер — кого хочет обвеет,Русский — кого хочет полюбит.Нет у зимней ночи солнца,Нет у русского любви к краснокожей.
Русский мягко улыбнулся, слушая эту песню, звучавшую горькой жалобой. Так, с позабытой на лице улыбкой вошел в свою хижину.
На грубом неоструганном столе нежно белел букет крупных аляскинских фиалок.
