Богдан Сушинский - Жребий викинга
Бесовские мучения эти продолжались несколько беспредельно длинных, томительных минут, в течение которых Елизавета поначалу не поверила их искренности, решив, что юродивый попросту дурачится. А затем вдруг настолько глубоко прониклась его отрешенностью, что самой захотелось упасть рядом с этим несчастным человеком, чтобы точно так же, по-звериному, рычать, взрыхливая скрюченными пальцами монастырский двор.
Поняв весь ужас и всю неуместность того, что происходит в присутствии княжны, норманн Эймунд бросился к ней и огромной ладонью закрыл не только глаза, но и все личико, лишь тогда юродивый как-то неожиданно быстро и покорно затих.
6
Неподалеку от пристани, где стоял «Одинокий морж», королева оставила свою повозку, на которой пришлось бы долго двигаться в обход, и решила пойти напрямик. Она знала, что предстоит долгий переход морем, и не верила в то, что еще когда-нибудь сумеет вернуться в страну, в которой ее почитали не просто как жену короля, но и как мудрую правительницу.
— Что там происходит, Гладиатор? — встревоженно спросила Астризесс, увидев на прибрежной возвышенности, недалеко от пристани, толпу викингов и услышав их крики.
Римлянин-наемник Туллиан, по прозвищу Гладиатор, снисходительно передернул плечами и, цинично ухмыляясь, на латыни просветил свою королеву-беженку:
— Сейчас по велению жреца эти язычники ритуально убьют одного из лучших ваших воинов, ваше величество.
— Убьют?! — холодно вскинула брови королева. — Ради чего? Что это за ритуал у них такой?
Она была одета в кожаный брючный костюм, в котором обычно выезжала с мужем в горы на охоту, а под шерстяной накидкой на ремне висели ножны большого кинжала, специально для нее изготовленной уменьшенной копии римского меча. Астризесс никогда не скрывала своего скептического отношения к истории и традициям норманнов, как не скрывала и того, что являлась поклонницей римской культуры.
Свободно владея латинским языком, она, прозябая здесь, в отсталой, почти первобытной языческой Норвегии, зачитывалась сочинениями своего любимца, римлянина Светония Транквилла[17]: «О Риме, римских обычаях и нравах», «О знаменитых людях», «О жизни двенадцати цезарей», а еще — «Рассуждениями о морали» Плутарха, «Всемирной историей» Помпея Трога, «Историей Рима от основания города» Тита Ливия, «Историей Римской империи», составленной из трактатов Корнелия Тацита…
— По жребию викинга жрец определяет смертника, которого приносят в жертву, чтобы таким образом он становился «гонцом к Одину».
— «Гонец к Одину», — аристократично кивнула дочь шведского и супруга норвежского королей. — Я слышала о таком языческом обычае норвежцев, но считала, что он давно изжит. Разве король не запретил его?
— Увы, во всем, что касается обычаев и ритуалов, в этой стране прислушиваются не к указам короля, а к поучениям жрецов. Прежде чем ступить на корабль, викинги воловьим ярмом забивают насмерть избранного жребием, а затем умываются кровью убитого, обеспечивая себе успех, — мрачно объяснил Туллиан.
— Умываются кровью убитого? — брезгливо переспросила Астризесс.
— Таков обычай этой страны. Как полагают местные предводители язычников, очень древний и нерушимый.
— Варварские обычаи варварской страны, — с грустью молвила королева. — Почему Олаф так и не изжил их?!
Начальник королевской охраны, естественно, не ответил. Но и молчание его — одного из тех римлян и галлов, которыми королева старалась окружать себя, — казалось достаточно красноречивым. Гладиатор знал, что Астризесс никогда не была высокого мнения о своем муже как правителе. Ни в жизни королевского двора, ни в военно-государственных делах Олаф явно не соответствовал тому идеалу, которым она грезила, зачитываясь историей римских цезарей, жизнь и деяния коих явно идеализировала, извлекая из них все то, что способно было облагораживать римских императоров и воинов.
Пытаясь поскорее разглядеть воина, на которого пал жребий, Туллиан поспешил поравняться с королевой и даже на какое-то время оттеснил ее плечом с тропы, чтобы первым ступить на небольшой утес, с которого начинался спуск к заливу.
— Но ведь король все-таки отменил этот странный обычай, — воинственно заметила Астризесс. — Тогда кто из его подданных посмел?..
— Для того, чтобы издавать законы, много власти, воли и войск не нужно; они нужны, чтобы заставить и патрициев, и плебс своей страны придерживаться их.
— Если нам когда-нибудь удастся вернуть себе норвежский престол, здесь все следует устроить совершенно по-иному. Начать хотя бы с того, что нужно заложить столицу, норвежский Капитолий, храмы, цирк, с ареной для боя гладиаторов. Впрочем, от гладиаторов, возможно, придется отказаться. А что касается самой столицы… Уж чего-чего, а камня для строительства городов и крепостей в этой стране предостаточно.
— Устраивать все по-иному можно будет только тогда, когда правительницей этой страны станете вы, моя королева.
— Никогда не произноси ничего подобного вслух, Гладиатор, — предостерегающе оглянулась Астризесс. — Пока что не произноси. Норвегия — не та страна, где неукротимыми викингами, с их буйным нравом и варварскими обычаями, способна править женщина.
— А по-моему, многие ярлы только и ждут, когда власть окажется в руках королевы Астризесс. Даже если ее указы будут появляться от имени супруга.
— Укроти свой язык, Туллиан, — вновь сурово одернула его шведка. — Эй, ты слышишь меня, Гаральд? — тут же оглянулась на сводного брата короля, который держался чуть позади нее и Гладиатора.
— Слышу, Астризесс.
— Как только мы вернемся сюда, ты должен будешь возвести столицу. Где-нибудь на юге Норвегии, на берегу моря — с портом, амфитеатром и римскими термами. Не может существовать государство, у которого нет столицы. Это должен быть прекрасный город.
— Как столица Швеции? — спросил Гаральд, никогда ранее не бывавший в этой стране. С Астризесс он всегда старался говорить на латыни.
— Увы, у Швеции столицы тоже пока что нет. Я имею в виду, настоящей европейской столицы, а не того походно-королевского бивуака, в котором прозябает мой отец, король Улаф.
— Как только стану конунгом конунгов, сразу же подберу место для будущей столицы и заложу ее. Если же правительницей станешь ты, Астризесс, я превращусь в королевского мастера-строителя и коменданта столичной крепости.
Королева встретилась с ним взглядом, однако юный принц держался так, что заподозрить его в неискренности было невозможно. При воспоминании о столице принц романтическим взглядом окинул просторную бухту, окаймленную невысоким подковообразным плато. Он словно бы уже прикидывал, насколько эта местность подошла бы для строительства столицы всех норманнов. Пока что здесь были всего два символа обжитости: судно «Одинокий морж» у рыбацкого причала да хижина рыбаков, рядом с которой виднелся большой лабаз.
