Василий Тишков - Последний остров
Ну ладно, поживем — увидим. Надо пока Гитлера доконать. А то что же получается: все для фронта, все для победы, а у самих скоро и портков не останется, и всех оленят в лесу перестреляют, чтобы с голоду не помереть… Жалко, конечно, олененка. Но людей еще жальче. С пустым-то брюхом не шибко разбежишься на работу, чтобы все для фронта и победы готовить.
Не так-то легко оказалось этого поганца Гитлера сковырнуть. Вот зараза ведь, до самой Волги доперся. Откуда у него столько наглости? Да разве потерпят его? Ни в жизнь. Пишут в газете, что вся страна поднялась на врага. А иначе и нельзя. И здешние мужики поднялись все до единого. И даже врачиха нечаевская, Юлькина мать, тоже добровольцем ушла. Не хотел было записывать Ольгу Павловну в добровольцы ее муж, председатель сельского Совета Кирилл Яковлевич, да ничего у него не вышло. “Ты, — сказала Ольга Павловна, — в горнице своей мною командуй, а на случай войны я должна быть там, где люди кровь проливают, потому как имею на то звание военврача третьего ранга”. Сказала как отрубила. И все тут.
Зато у сестры Ольги Павловны, Анисьи, такая демонстрация не получилась. Только что отыграли они с Витькой Князевым веселую свадьбу, а тут и война грянула. Завыла Анисья благим матом, уцепилась в Витьку — не оторвешь. А как отревелась, увязалась за мужем к тому самому столу под красным парусом, возле которого добровольцев записывали. Тряхнула своей почтальонской сумкой и говорит: “Я в связи работаю, вот связисткой и записывайте меня. Хочу вместе с мужем на войну идти”. Тут уж Витька и показал свой крутой норов: увел Анисью за акции и выволочку ей на прощание устроил. Так без молодой жены и ушел воевать.
Ушел со всеми даже конторский счетовод, хворый животом Шуваев-Аксенов — сорокалетний холостой сын бабки Секлетиньи. У них с ничаевским силачом Петрей Велигиным спор получился: на проводах Петря насмехаться стал над немочью Шуваева-Аксенова, да еще под веселый смех парней ухватил счетовода за ремень и как двухпудовую гирю выжал семь раз кряду. И то, сильнее Петри никого нет в округе. А счетовод хоть и бумажных дел мастер, но тоже не промах. Как он изловчится да как хлобыстнет Петрю, смех-грех да и только. Петря, сбитый головой в живот, вмиг оказался на земле со связанными ремнем руками. Никто и не ожидал от хворого счетовода такой прыти. Зато теперь, говорят, их водой не разольешь, вместе служат в полковой разведке. Больше того, этот самый Шуваев-Аксенов спас жизнь Петре: вынес его, израненного, с немецкой стороны, куда они в разведку ходили. Об этом написали бабке Секлетинье командиры и благодарность ей вынесли за геройство сына.
И тракторист Витька Князев там же в разведчиках ходит. Ну, этот — оторви да брось. Ему ловкости не занимать. Во всех драках только одного Петрю и боялся, потому что Петря мог нечаянно зашибить насмерть. А всеми разведчиками Федя Ермаков командует. Чудно. Тут даже девок на гулянках целовать боялся, а там на тебе, командиром заделался над самыми отчаянными парнями.
Ну а всех главнее из нечаевских, конечно, Кирилл Яковлевич Сыромятин. Как здесь был командиром, так и на войне целым батальоном командует. Это тебе не фунт изюму.
Мировые мужики ушли из Нечаевки. Хотели до уборочной с германцем управиться, да чего-то не вышло. Два года уж дерутся с ним. Эх, пойти бы к своим на подмогу! Опять же и дома надо кому-то хозяиновать. Чтоб везде порядок был: и на фронте, и дома. Раз вся страна поднялась, стало быть, всем и стараться в делах своих надо…»
Так на старом заброшенном кордоне думал свои мальчишеские думы нечаевский лесник Михаил Иванович Разгонов. О многом успел он передумать, пока короткая предрассветная дрема не сморила его.
Глава 4
Нечаянный интерес
Рано утром Мишка вернулся в Нечаевку. Вместе с ним во двор Разгоновых ошалело ворвался лучистый сноп встающего солнца и заплясал на подслеповатых оконцах избушки.
В дверном проеме вся в полыме солнца, как на ожившей иконе, сидела на крыльце и беззвучно плакала Катерина. Плакала как-то печально и радостно. Первый раз Мишка увидел мать вот такой непонятной и первый раз по-взрослому сжалился над нею, заметив слезы и скорбно поджатые губы. Потому, наверное, и не заметил в руках матери солдатского письма, свернутого треугольником.
— Мам, ты чего это?
— А, сынок…
Она торопливо смахнула кончиком платка слезы и поднялась навстречу сыну.
— Как долго тебя не было в этот раз. Заждались мы тебя…
— Кто это «мы»? Опять, поди, в школу вызывали? Сказала бы, что недосуг мне. Работы сейчас… Лес-то просыпается. Да и новый промхоз открывается. Слышала, поди, немцев пленных понавезли. Начнут теперь лес пластать…
Говоря это, Мишка приставил к косяку ружье, снял и степенно, как мужчина-добытчик, подал матери рюкзак.
— Здесь караси. В логах нарыбалил, — он стянул с головы треух, устало опустился на заваленку и поправил на голове сбитые влажные волосы.
— Ох, горюшко ты мое, — Катерина с ласковой удивленностью поглядела на сына. — Повзрослел-то как! Вернется отец с фронта, совсем не узнает своего мужичка…
И потянула к глазам кончик платка.
— Ну вот! Опять затеяла… Ты лучше скажи, кто тут еще ждал-то меня? Дед Яков, что ли? Так он у меня дождется. Или Тунгусову приспичило дровишками разжиться?
— Не гадай, все равно не угадаешь, — мать развязала мешок и похвалила Мишку. — Вот это кстати. Молодец, сынок, хорошую рыбку ты поймал сегодня. Я вот прям сейчас и пожарю ее. А ты сбегай к соседям, попроси горстку соли. Без соли-то какое угощение…
И опять в ее интонации и в потерянно-просящем взгляде Мишка уловил что-то незнакомое, словно мать робко обращалась к чужому и взрослому человеку.
— У нас один сосед, — сразу насупился Мишка.
— Вот я и говорю, у деда Якова всегда соль есть. Тебе-то он не откажет.
— Не пойду к Сыромятину! — строго и решительно заявил Мишка. — Убивец он. Понятно? Загубил вчера олененка. Хотел даже на него акт составлять, да передумал пока.
— Поговори у меня, Аника-воин, — посерьезнела и Катерина.
— Да он же браконьером заделался! Самым что ни есть настоящим!
— А ты большой да умный стал. Уже позабыл, кто нам эти два года помогает, кто тебя на путь-дорогу вывел и на такую хорошую работу устроил?
— Ну чего ты расшумелась? Я ведь порядок соблюдаю. Война же, мам… Должен быть везде самый строгий порядок, а он… И не пойду я с дедом Яковом на мировую.
— Сынок, нельзя так больно-то уж круто. Ты еще и лес путем не научился понимать, а с людьми уже с плеча вопросы решаешь. Боязно мне за тебя… Гордыня не всегда украшает человека, и деревенские наши не любят излишне горделивых. Что вот я теперь батьке твоему напишу? Что ему отвечу?
