Михаил Попов - Паруса смерти
— Я знаю, Ксавье жив.
Жан-Давид подошел поближе к связанной и сказал, поглаживая подбородок:
— Ты должна так говорить, этими словами ты хочешь защититься от той новой жизни, в которой так внезапно оказалась. Но чем дольше ты будешь упорствовать, чем дольше будешь цепляться за призраки, тем дольше будешь мучиться. Я понимаю, тебе трудно так сразу выбросить Ксавье из головы, но выбросить придется. Твоим мужем буду я.
— Нет! — сдавленно выкрикнула Люсиль.
— Не знаю, почему я полюбил именно тебя, зачем мне это, но раз уж это случилось, ничего не поделаешь. Я пытался выбросить тебя из головы, применял очень сильные средства. Мои попытки избавиться от этой страсти стоили жизни многим людям, нельзя, чтобы так продолжалось до бесконечности. Есть опасность, что род людской пресечется на земле.
Люсиль снова сильно дернулась, какая-то часть сил вернулась с ней, и она тут же попыталась освободиться от веревки.
— Я не понимаю, что ты говоришь. Ты сумасшедший. Зачем убивать посторонних людей? Я люблю Ксавье, а не тебя.
— О, если бы я был сумасшедшим, насколько это бы все упростило. Но сейчас речь не об этом. Я пытаюсь втолковать тебе одну мысль, и мне очень важно, чтобы ты ее поняла. Ты единственный человек в мире, которому я могу ее доверить, ты единственный человек, чье понимание мне необходимо.
По красным щекам Люсиль потекли слезы. Казалось, что они сейчас закипят; она уже поняла, что освободиться не в силах. Глаза потухли.
— Я не понимаю, что за мысль, я не понимаю, что ты мне говоришь, мне страшно, и все.
— Замысел настоящего брака появляется не здесь. Не на этом свете, я понял это, когда увидел тебя. Мы, может быть, совершенно не подходим друг для друга, но мы предназначены один для другого. Я это понял уже давно, а ты не хочешь увидеть до сих пор.
— Я люблю Ксавье.
— Он мертв. Так вот, самая главная хитрость в том, что не на небесах заключаются браки, не на небесах.
На мгновение оттенок мысли появился в глазах Люсиль, и она спросила:
— А где?
Только потрескивание факелов было ей ответом.
— Возможно, ты любила Ксавье…
— Я правда любила его!
Мучитель усмехнулся:
— Вот уже и в прошедшем времени. Ты все-таки поверила мне, что он мертв.
— Нет!
— Да! Суть же в том, что он мертв не с сегодняшнего вечера, а с того момента, как я встретил тебя. Ты можешь принадлежать только мне, поэтому он обязан быть мертвым. И он мертвец. Умерщвлен силой во сто крат большей, чем человеческая воля…
Жан-Давид не закончил свою мысль, ибо заметил, что собеседница его лишилась чувств. Он подошел к ней вплотную и хлопнул по пылающей щеке.
Потом еще раз, сильнее.
Взял за подбородок и потряс. И это не подействовало.
Пришлось обратиться к воде. Зачерпнув в ладони сколько удалось из стоявшего у стены бочонка, он плеснул с размаху в поникшее лицо.
Люсиль очнулась и закашлялась.
— Мы еще не договорили, дорогая.
Он взял ее за подбородок и приподнял столь нравящуюся ему головку.
— На чем я остановился?
Люсиль ответила ему тем, что впилась внезапно зубами в большой палец правой руки.
Жан-Давид отдернул руку, сладострастно морщась.
— Это все, что ты хотела мне сказать?
— Это все, что ты заслуживаешь!
Жан-Давид слизнул сочащуюся кровь.
— Я так не думаю.
Он прошелся по каменному будуару.
— Что ж, насколько я могу судить, сила слов на тебя нисколько не действует. Придется применить другие средства.
Жан-Давид говорил спокойно, но Люсиль содрогнулась.
— Какие? — прошептала она.
— Ты все узнаешь. Ждать осталось недолго.
Подойдя снова вплотную к привязанной к железному крюку девушке, Жан-Давид взялся руками за разорванные края ее лифа.
— Говорят, что женщина любит ушами, но иногда слов не хватает, чтобы добиться того, чего желаешь от нее.
— Что ты…
С этими ее словами Жан-Давид рванул полотняную ткань, явив призрачному, затхлому миру каменного чердака вид двух великолепных грудей.
На этом он не остановился, его руки опустились ниже, снова вцепились в ткань платья, мышцы напряглись, раздался треск…
Но это трещало отнюдь не платье Люсиль.
Треск шел откуда-то сзади.
Не выпуская из рук платья Люсиль, Жан-Давид обернулся.
И понял, что это скрипит дверь.
И скрипит потому, что ее отворяет чья-то мощная рука.
Это был Ксавье.
Он был не один.
На лестнице, ведущей снизу, послышались голоса тех, кто примчался вместе с ним.
Издав вопль бешеного разочарования, неудачливый мучитель закончил начатое дело — от груди до подола разорвал платье Люсиль, так что все ворвавшиеся в пыточную камеру спасители смогли насладиться видом обнаженного женского тела в трепещущем свете смоляных факелов.
Объяснение такого развития событий было самое простое. У бургундского мясника Антуана Рибо оказалось мягкое, можно даже сказать, отзывчивое сердце. Влив содержимое флакона, врученного ему Жаном-Давидом, в питье его брата Ксавье, трактирщик вдруг подумал, что во флаконе, скорее всего, не снотворное зелье, а смертельный яд. Шепча слова извинения и раскаяния, бросился он на второй этаж к кровати умирающего и ограбленного мужа и влил ему в рот с полведра парного молока. Затем с помощью гусиного перышка в качестве рвотного раздражителя он заставил жертву буквально выворачиваться наизнанку. Подвергнутый троекратному промыванию желудка парным молоком, Ксавье пришел в себя.
Антуан Рибо с рыданиями бросился к нему в ноги и был, ввиду необходимости действовать очень быстро, мгновенно прощен.
С толпой граждан Ревьера, желающих поохотиться на зверя в человеческом обличье, Ксавье помчался в направлении злополучной мельницы.
Остальное известно.
Впрочем, не все.
Надобно еще рассказать о том, что Жан-Давид был избит самым лютым образом.
Причем из-за того, что он был схвачен в момент явного покушения на изнасилование, самые отчаянные удары самыми тяжелыми сапогами были нанесены по органам его мужского достоинства.
Ксавье в этой неординарной ситуации проявил наибольшую выдержку. Он первым вспомнил, что его брат не только насильник, но и, скорей всего, ночной убийца, державший в страхе всю округу. Нельзя, чтобы он погиб столь легкой и быстрой смертью. Нельзя также допустить, чтобы он был казнен без суда.
Блюя и мочась кровью, корчился на каменном полу влюбленный в Люсиль грабитель; разгоряченные, красные от возбуждения и жары жестокие лица ремесленников и крестьян склонились над ним. Рыдала в углу завернутая в мужнин плащ верная жена.
— Надо отвезти его в городскую тюрьму, — сказал кто-то.
Ксавье покачал головой отрицательно.
