Анатолий Вахов - Трагедия капитана Лигова
Урикан посмотрел в море. Шхуна уходила, оставляя за собой пенистый след. Долго не сводил Урикан с нее глаз. Там была его Мангла. Он видел ее в праздничных одеждах, смеющуюся, чувствовал ее, горячую и любящую, и ему казалось, что ее руки гладят его лицо…
…Когда Стардсон и Уэсли поднялись на шхуну с добычей; Мангла пришла в себя. Она смотрела вокруг безумными глазами. На палубе бородатые страшные люди развязывали женщин и тащили их вниз. К Мангле подошел Уэсли:
— Вот и успокоилась, красотка!
Он ножом разрезал ее ремни. Мангла еще раз взглянула на берег и увидела лишь поднимавшийся высоко в небо столб дыма. Такой же высокий столб дыма поднимался от костра, зажженного в день ее свадьбы с Уриканом. И ей казалось, что она на своей свадьбе.
— Не горюй, — сказал Уэсли и обнял ее за плечи. — Пойдем ко мне. Я тебя утешу.
Мангла неожиданно засмеялась. Сначала тихо, потом громче. Уэсли усмехнулся:
— Быстро ты успокоилась. Дикари, никаких чувств!
А Мангла смеялась все громче и громче. Вывернувшись из-под руки Уэсли, она закружилась по палубе, так, как кружилась на своей свадьбе, а хохот ее становился все сильнее и неестественнее. Уэсли рванул Манглу за руку. От ее хохота ему становилось не по себе. Он крикнул:
— Перестань!
Вокруг Манглы и Уэсли собирались китобои, с интересом ожидая; что будет дальше.
А Мангла все кружилась и смеялась. На ее губах появилась пена, глаза остановились…
— Ну, ты! — Уэсли выругался и, вдруг отскочив от Манглы, крикнул: — Да она сумасшедшая!
Все отпрянули. Мангла, издав короткий крик, пошла к Уэсли, протянув ему руки. Среди китобоев послышался смех, Уэсли кричали:
— Уэсли, обними ее. Она зовет, тебя. Ну, поцелуй!
Обветренные, красные от спирта лица, бритые и обросшие, с мокрыми, красными и синими от болезней губами, кривились в смехе. Глаза в кровавых прожилках, слезящиеся и мутные, жмурились от удовольствия. Хохот нарастал. На Уэсли сыпались насмешки. А Мангла все шла к нему. Пятясь от нее, он уперся спиной в борт. Отступать было некуда, и Уэсли, не сводя глаз с Манглы, дрожащей рукой вытащил из-за пояса пистолет…
Выстрел был направлен ей прямо в грудь. Мангла, глубоко вздохнув, опустилась на палубу. Глаза ее медленно закрылись. Уэсли смахнул со лба пот. Он был холодный и липкий.
— Хорошая баба пропала! — с досадой проговорил Уэсли. Зло выругавшись, он поднял труп Манглы и сбросил его за борт.
…Урикан пришел в селение Мангара. Здесь подробно записали его рассказ и, посадив на посыльное судно, отправили в Николаевск к начальнику поста контр-адмиралу Козакевичу. Печальный, тяжело перенося горе, все дальше отъезжал Урикан от тех мест, где совсем недавно было родное стойбище. Не знал тогда молодой эвенк, что придет время, когда он вернется в эти места и снова встретится с Уэсли, увидит его посеревшее от страха лицо и трусливо бегающие глаза.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1Контр-адмирал Козакевич, заложив руки за спину, стоял у окна кабинета. Он задумчиво смотрел на Амур. По реке проплывали последние серо-грязные льдины. Весна в этом году наступала ранняя, с юга дули теплые ветры, с чистого июньского неба пригревало солнце.
Но контр-адмирал не радовался теплу. Вчерашняя почта ничего нового из Иркутска и Петербурга не принесла. После нападения пиратов с шхуны «Орегон» на эвенкийское стойбище он трижды писал и генерал-губернатору Сибири, и в столицу о необходимости усиления охраны восточного побережья. Козакевич просил прислать несколько сторожевых судов для борьбы с браконьерами. Петербург молчал.
Козакевич пригладил коротенькую, но густую, плотную и черную, как у цыгана, бородку. Светлые, немного навыкате глаза скользнули взглядом по раскисшей улице, задержались на двух прохожих, которые с трудом перебирались через грязь.
Контр-адмирал недовольно поморщился. В прохожих он безошибочно признал приезжих. Опять какие-нибудь авантюристы, искатели легкой наживы. Весной они каждый год прибывали сюда, чуть ли не со всех концов света. Контр-адмирал встречал их сурово, не жаловал, а бывали случаи — сразу же высылал.
Вон по дороге под охраной двух солдат идет, понурив голову, низкорослый широкоплечий человек в меховой куртке и пушистой пыжиковой шапке. Ноги в теплых расшитых торбасах разъезжаются по грязи. Голова человека опущена. Лица его не видно, но знает Козакевич, что оно искажено злобой, ненавистью, бессильным бешенством. Иркутский купчишка Сыркин самовольно ездил по стойбищам эвенков под видом царского гонца и со своими молодчиками собирал пушнину. Если туземцы не давались на уговоры, брал силой, насильничал. А сколько таких оказий. Ох-ох…
Козакевич увидел, что двое незнакомцев остановились и проводили взглядом купчишку. Контр-адмирал сердито подумал: «Смотрите, голубчики, смотрите. По одной дорожке пойдете».
Но на этот раз он ошибся. Скоро адъютант доложил о том, что капитан Лигов просит принять его.
— Лигов? — вопросительно повторил контр-адмирал. Ему показалось, что где-то он уже слышал эту фамилию.
— Так точно, ваше превосходительство! — подтвердил адъютант. — И с ним господин Северов.
— Так чего же ты медлишь! — вскричал Козакевич. — Проси, проси!
Контр-адмирал обрадовался, услышав имя сына старого адмирала, под командой которого ему в молодости пришлось плавать два года. Козакевич сохранил приятное воспоминание о Северове. Лигова и Алексея он встретил у самого порога и рокочущим басом приветствовал:
— Милости прошу, господа. Неужели из самого Петербурга? — Он обратился к Алексею и с улыбкой проговорил: — Что, опять в наши края пожаловали? Похвально! И помнится, что я вам предсказывал возвращение.
— Уж край ваш такой. Кто раз побывает — его не забудет, — проговорил Алексей и, представив Лигова, добавил: — Пожаловали надолго, если примете.
— Нужны люди нам, нужны! — закивал Козакевич. Он усадил гостей и сам опустился в свое кресло за столом. — Настоящие русские люди нужны здесь. — Контр-адмирал нахмурился, вспомнив осеннее нападение на стойбище эвенков. Потом спросил: — Причина вашего приезда?
Лигов протянул конверт Невельского.
— От Геннадия Ивановича! — радостно воскликнул контр-адмирал. — Жив, здоров? Ну, слава богу! Как вспомню о неблагодарности к нему двора, сердце болит. Несправедливо, господа, несправедливо. Впрочем, уверен, потомки наши восстановят славу Геннадия Ивановича, воздадут ему должное.
Он раскрыл конверт и углубился в чтение. Лигов осмотрелся. Просторную комнату деревянного, сложенного из круглого леса, дома заливало солнце. На полу вместо ковра была распластана большая медвежья шкура. На стенах висели карты, оружие, за спиной Козакевича, над креслом, — большой портрет императора Александра Второго. В простенке между окнами, на грубовато сколоченной тумбе, стояла модель парус-вика. Сделанная из кости моржового клыка, она показалась. Лигову знакомой. Присмотревшись, он узнал в модели корвет «Байкал», на котором Невельской совершал плавания в здешних местах.
