Николь Галланд - Трон императора: История Четвертого крестового похода

— Не трогать его! — прогремел снизу сердитый голос Грегора. Я глянул вниз, проклиная все на свете. Грегор держал старика Ричарда за ухо и выглядел взбешенным. — Спустите его вниз и передайте на попечение Отто, если эти два крестьянина не способны с ним справиться.

— Простите, хозяин, — пролепетал Ричард.

— А я тут при чем? — протестующе заорал Отто. — Мне надо съездить на весельной лодке к Лилиане, посмотреть, удобно ли она устроилась.

— Уверен, Лилиана мирится с теми же неудобствами, что и мы, — сказал Грегор. Отпустив Ричарда, он направился к Отто, но лишь для того, чтобы дать знак баркасу, что болтался внизу возле корабля. — Мне необходимо найти Бонифация до захода солнца. Ты — на вахте.

5

И такой праздник они закатили той ночью, что было светло, как днем.

Итак, в этот вечер моим стражником стал Отто. У юноши в голове было только одно — война. Он замучил меня до тошноты, объясняя разницу между правилами корректной войны (когда не позволялись грабежи, мародерство и выкуп пленных), обычной войны (в которой можно и грабить, и мародерствовать, и требовать выкуп за пленных, но нельзя трогать гражданских) и его любимым типом войны, существовавшим до этой последней кампании только в воображении: беспощадной войны, или войны беспредельной.

— Как раз она мне знакома, — устало промолвил я.

К этому времени погрузка и обустройство кораблей закончились, трюмы наполнились бочонками с галетами, сушеным сыром, сушеными бобами и горохом, соленой рыбой (на праздничные дни), луком, маслом, вином и пресной водой. Солнце над лагуной начало опускаться. Судя по всему, нас всех загонят пораньше спать в тесные вонючие клетушки «Иннокентия». Вряд ли найдется хоть один узел, завязанный человеческой рукой, который мне не удалось бы развязать. Поэтому я пребывал в абсолютной уверенности, что смогу удрать. Но все мои стремления к мести поутихли от унижения: я не заслуживал достойного ухода. Теперь мне гораздо больше подходила бесславная, непримечательная смерть. Еще до полуночи выскользну на палубу, отыщу нож и упаду на него, чтобы покончить со всем этим.

Меня здорово огорчило, что устраиваться на ночь никто не собирался. У Энрико Дандоло, слепого восьмидесятилетнего старца, венецианского дожа, были на наш счет другие планы. Знаток тонкой дипломатии, он уговорил нескольких богатых венецианцев пригласить кое-кого из пилигримов (как называли себя крестоносцы) провести последний вечер в городе, у них в гостях. Этот шаг должен был доказать, что у венецианцев не было злого умысла, когда они на полгода задержали отправку кораблей, а заодно внушить рыцарям мысль, что неплохо было бы вернуться в Венецию и здесь потратить добычу, которую они наверняка раздобудут в следующем году.

Один из богатейших горожан, аристократ и делец (в Венеции эти два понятия взаимно не исключали друг друга), был ветераном императорского крестового похода в Святую землю, что состоялся пять лет назад. Он предложил угостить небольшую группу рыцарей Бонифация, включая Грегора (причем особо подчеркнул, что ему нравятся германцы), и поделиться с ними своим опытом, прежде чем они отправятся на поиски собственных приключений. Грегор был не прочь попировать, прежде чем провести несколько недель в корабельной тесноте, но не знал, что делать со мной. Оруженосцам он не доверял, понимая, что им меня не удержать, а Отто наотрез отказался подчиниться приказу остаться на корабле и охранять пленника.

— Я слышал, какие пирушки закатывает этот Барцицца, — сказал Отто. — И тоже хочу пойти.

Я чуть не взвизгнул от такого совпадения. Сразу по приезде в Венецию мне понадобился местный житель, знакомый с расположением иностранного лагеря. Под теплым мелким сентябрьским дождиком я прочесывал Риальто вдоль и поперек. А потом, два дня назад, болтаясь без дела возле недавно отстроенной колокольни, набрел на Барциццу, главного торговца сушеной рыбой. Он оказался общительным, но почти уморительно глупым человеком. Я назвался придворным музыкантом французского короля, и Барцицца сразу в это поверил, хотя видок у меня был, как у дикаря. Он решил, что мы должны стать друзьями, дабы в дальнейшем с моей помощью он мог представиться моим покровителям во Франции, чьего общества он скоро будет достоин. Прежде чем сообщить, что на Сан-Николо нет никаких англичан, он провел меня по своему дому-палаццо на Большом канале. Поэтому теперь я держал в голове четкий план первого этажа с главным вестибюлем. Удрать оттуда будет легче, чем с корабля, к тому же по дороге я смогу стянуть с кухни острый нож.

— Возьми меня с собой как своего слугу, — предложил я Грегору.

Он подозрительно на меня посмотрел, а я поднял руки вверх, словно сдаваясь. Тогда Грегор и Отто переглянулись.

— Отвечать за него будешь ты, — предостерегающе сказал Грегор.

Отто пожал плечами.

— Я справлюсь. Если только не лишать меня ужина.

Нас доставили на изящной просмоленной гондоле с «Иннокентия» к мраморным воротам дома Барциццы, украшенным изображениями листвы и пальм.

Увидев меня, хозяин так и просиял.

— О, мой любимый вагант![3] — воскликнул он, тепло пожал мне руку и расцеловал в обе щеки, как только мы выбрались из гондолы прямо на его склад. Грегор и Отто заморгали от удивления. — Как я рад такому совпадению! Но ты вчера оставил здесь все свои инструменты. Знаешь об этом? Прикажу мальчишке принести их, чтобы ты мог продолжить поиски своего англичанина.

Меня словно ударили по щеке: еще одно напоминание о том, как бездарно провалился мой план.

— Благодарю вас, господин.

Это означало, что, возможно, я все-таки его осуществлю… хотя возвращение в Британию теперь казалось мне невероятно сложным, несмотря на то что было потрачено несколько лет на подготовку к такому путешествию. Мне невесело подумалось, что, вероятно, лучше остаться здесь, в Венеции. Отто вряд ли хитер; если притихнуть на час или два, он ослабит бдительность, и тогда можно будет удрать.

Барцицца провел нас через демонстрационный зал с высоким потолком, украшенный сложным волнистым узором, самым распространенным в Венеции. Вода, здешний источник богатства, также служила и эстетическим целям. (Должен признать, вода мне больше по душе, чем остроконечный колючий декор, по которому все сходят с ума. У меня такое украшательство вызывает лишь сострадание к камнетесам.) В зале воняло сушеной рыбой. «С языческих, варварских, промерзших берегов Черного моря!» — извинился Барцицца, ведя нас в окружении факельщиков вверх по широкой мраморной лестнице на следующий этаж своего огромного дома. Мы оказались в длинном зале с плоским потолком, мраморными панелями на стенах и высокими сводчатыми окнами, выходящими на Большой канал. На полу, перед складными столиками высотой до колена, вместо скамеек мы увидели подушки. Они были в шелковых чехлах, ярких, с богатым цветочным узором, и стоили, вероятно, целое состояние, но тем не менее лежали на полу. Рыцари во всем своем церемониальном блеске принялись неуверенно поглядывать друг на друга.

— Пусть это будет для вас первым знакомством с роскошью Востока! — важно произнес Барцицца, наслаждаясь смущением гостей. — Ваши собратья, пожив там немного, только так устраивают застолье. Вспомните меня, когда будете обедать за таким же столом со своим господином Бонифацием, как только его провозгласят королем Иерусалима!

Рыцари вновь переглянулись.

— Вероятно, вы неправильно понимаете цель нашего паломничества, господин, — осторожно заметил один из рыцарей. — В Иерусалиме уже есть король — Амори. Мы собираемся освободить этот город, с тем чтобы он вернулся на трон.

Барцицца понимающе улыбнулся.

— А в чем тогда выгода Бонифация?

— Он совершает паломничество, господин, — ответил Грегор. — Несомненно, его величество наградит маркиза землями и титулами, но маркиз отправляется в поход как слуга Христа.

Барцицца расхохотался.

— Ну да, все так говорят. — Он панибратски кивнул. — Кажется, я сам так говорил.

— Маркиз — редчайший человек.

Замечание одного из рыцарей прозвучало одновременно и вежливо, и с упреком.

— Конечно, конечно, — поспешил успокоить гостей Барцицца. — Я вовсе не хотел никого оскорбить. Если ему удастся осуществить эту кампанию, я первый отвешу ему низкий поклон. Как видите, я очень набожный человек.

После этого он подверг гостей испытанию, которое я пережил на день раньше: начал объяснять религиозный смысл всех картин на стенах. Лично мне все эти сложные символические изображения представляются смехотворными. Какой-то там орел символизирует архангела, а этот подразумеваемый архангел, в свою очередь, подразумевает какой-то особый аспект Бога. Таким образом, глядя на орла, ты должен проникнуться каким-то особым религиозным чувством. Мне не нравится, когда приходится объяснять, почему какая-то вещь важна и трогательна. Я люблю музыку — там только и нужно, что слушать и понимать самому, трогательна она или нет.