Остров Родос – властелин морей - Евгений Викторович Старшов
Своей первой целью он избрал башню Испании, где ров был уже, нежели в прочих местах, и обрушил на нее ураганный огонь. Потом он повел туда траншеи, которые были обстреляны с бастиона Оверни; турки пытались защитить траншеи деревянными щитами, но эта защита не могла противостоять ядрам, гранатам и горшкам с горючей смесью. Наконец испанские укрепления в очередной раз взорвали, неприятель пошел на приступ и, к своему удивлению, обнаружил сооруженную новую стену с расставленными на ней пушками: их огонь буквально вымел турок из бреши. Мартиненго распорядился пробить в контрэскарпе со стороны города бойницы, чтобы обстреливать турецкую разведку, наблюдающую за ходом ремонтных работ в городе и крепости; турки сделали то же со своей стороны контрэскарпа. Взаимная мушкетная перестрелка теперь практически не утихала – и в результате нее орден понес одну из самых тяжелых своих потерь, благо, небезвозвратную: турецкая пуля ударила в глаз инженера Мартиненго, столько раз спасавшего крепость и ее защитников своими знаниями и храбростью (считается, что он обезвредил 55 вражеских мин!); фактически он управлял всеми действиями рыцарей. Он упал; турки думали, что убили его; прибывший на место происшествия Великий магистр распорядился отнести его в свой дворец, где его тут же окружили такой заботой, что он сумел выжить; и рыцари, и горожане искренне молились за его здоровье. Тем временем магистр взял на себя руководство защитой испанского поста при поддержке старейших и опытнейших рыцарей ордена – великого приора Франции рыцаря де Клюи, бальи Маноска и бальи Мореи. 34 дня, пока Мартиненго пребывал вне строя, магистр не покидал испанский пост. Стычки происходили ежедневно, набирала обороты «подземная война»: турки вели под крепость мины, христиане взрывали их контрподкопами. Бастион Испании практически превратился в развалины; не меньше пострадал бастион Англии, по-прежнему атакуемый неприятелем (к примеру, 1, 2, 3, 12 и 13 октября) наряду с постами Прованса и Италии. Бреши были столь велики (на испанском посту, к примеру, она достигала 150 футов ширины), что было практически невозможно их защищать и восстанавливать: многие рабы и жители были убиты и ранены. Пока помогали только контратаки; особо отмечена была одна из них, предводимая великим приором Наварры рыцарем де Моргутом, одним из магистерских адъютантов, обернувшаяся для турок потерей 600 человек. Однако, отметим еще раз, силы гарнизона неумолимо таяли.
В октябре подозрение в предательстве в первый раз упало на канцлера д’Амарала. Аббат Верто рассказывает, со ссылкой на очевидца событий командора де Бурбона, описавшего их впоследствии: «30 октября. Д’Амарал, терзаемый яростью, невзирая на ежедневно проливаемую кровь своих братьев, продолжал свое преступное сношение с турками. Один из его комнатных слуг, по имени Блаз Диец, которому он всецело доверял, пришел с луком в руке в неподходящее время на пост Оверни, где, таясь, чтоб не быть увиденным, пустил стрелу с прикрепленным письмом во вражеский лагерь. Его частые возвращения на одно и то же место, особенно в осажденном городе, немедленно вызвали подозрение, но, поскольку ранее никто не видел, что он посылал со стрелами письма, да и кроме того, он принадлежал столь авторитетной персоне, те, кто наблюдал эти его воровские визиты, не посмели что-либо упомянуть об этом, боясь вызвать гнев такого могущественного и мстительного человека. Только один рыцарь, приняв все в соображение и видя слугу, часто возвращающегося на одно и то же место, частным образом дал об этом знать Великому магистру, который немедленно приказал схватить слугу; после того он был допрошен судьями в кастелании. Не будучи удовлетворены его двусмысленными ответами на свои вопросы, они велели пытать его. Он признался при первых же подвешиваниях, что по приказу хозяина ему пришлось несколько раз посылать письма в турецкий лагерь с указанием наиболее слабых мест города. Он добавил, что также сообщил, что орден потерял в последних боях большую часть рыцарей и, кроме того, город нуждался в вине, порохе, амуниции и провизии; но что, хотя Великий магистр доведен до крайности, великий синьор [т. е. султан] не должен льстить себе, что сможет стать хозяином города, иначе как силой оружия. Это показание было представлено совету, который распорядился схватить канцлера, которого препроводили в башню святого Николая. Два командора большого креста [возможно, аббат имеет в виду двух столпов ордена, как это становится яснее позже, когда он пускается в рассуждения о различии судеб двух погибших „больших крестов“ с судьбой третьего – д’Амарала. – Е. С.] отправились туда с магистратами города, чтобы допросить его и подвергнуть пытке; ему прочитали показания слуги, с которым ему потом была устроена очная ставка, на которой тот показал, что это только по его [канцлера] приказанию он часто ходил на бастион Оверни, откуда посылал письма к неверным. Эти показания были подтверждены греческим священником, капелланом ордена, который заявил судьям, что, проходя однажды по… бастиону Оверни с намерением осмотреть производимые врагом работы, в дальнем углу он заметил канцлера с этим самым слугой, державшим в руках арбалет и стрелу для него, к которой, как он понял, была привязана бумага; и канцлер, смотревший до того в бойницу, обернувшись, был удивлен видеть его столь близко, и грубо, в злой манере спросил у него, что ему нужно; [священник] поняв, что его присутствие там нежелательно, удалился так быстро, как мог. Диец подтвердил показания греческого священника по всем статьям. Этот слуга, возможно, льстя себя надеждой избегнуть наказания путем обвинения хозяина, добавил далее, что канцлер был как раз тем человеком, который убеждал великого синьора [т. е. султана] завоевать остров посредством советов, которые он посылал ему касательно города, отправив… раба в Константинополь, и все переговоры проходили через его руки. Канцлеру напомнили, что в день выбора магистра он не удержался и сказал, что тот будет последним Великим магистром ордена. Д’Амарал, не смущаясь, имел повторную очную ставку со слугой и греческим священником и утверждал, что Диец – скотина и клеветник, чьи показания, как он сказал, были не чем иным, как отместкой за наказания, которым тот подвергался за свое дурное поведение. Он упрямо отверг все
