Большая игра - СкальдЪ
Из начальства в Константинополе приказывать мне имели право лишь три человека: по дипломатической и гражданской линиям посол Игнатьев и советник Нелидов, а по военной и разведывательной — полковник Родченко, который находился здесь уже более двух лет и прекрасно изучил как город, так и его окрестности.
С ними тремя я сошелся легко и быстро. Игнатьев импонировал мне рассуждениями о панславизме, русской национальной идеи и желанием по мере возможности поддерживать православных в Болгарии и по всему миру.
С Нелидовым, которому через три месяца пожаловали действительного статского советника, мы сошлись на идее будущего разделения Турции и отхода к России Босфора. Родченко же оказался настоящим офицером. Он знал четыре языка, обладал прекрасной памятью, участвовал в завоевании Ташкента, имел успех у женщин, знал, как работать с агентами и умел пить не пьянея. Именно он показал мне парочку мест, где проживали барышни соответствующего поведения, которых еженедельно осматривал доктор и с «которыми можно не волноваться о всяких медицинских неприятностях». В общем, с определенной долей натяжки можно констатировать, что полковник Родченко являлся идеальным солдатом.
Я изучал город, совершенствовался в изучении турецкого языка и вербовал агентов. В то время разведку главным образом интересовала сила, моральный дух турецкий войск и места расположения полков. С самого верха пришло совершенно секретное распоряжение «действовать тайно и по возможности осторожно, дабы не провоцировать турок на ответные шаги».
Так что приходилось «миндальничать», как выражался Родченко. Хотя, под данным понятием понималось непонятно что, да и трактовалось оно весьма широко. В Константинополе в единый клубок сплелись интересы практически всех Европейских держав. На устраиваемых дипломатами приемах, на проспектах и в порту города можно было встретить офицеров из Англии, Германии, Франции, Италии, Австро-Венгрии и даже Америки. Доходило и до курьезов, когда местные агенты и сами не знали, кому на самом деле служат. Их вербовали и перевербовывали, стращали, шантажировали, вновь вербовали и давали новые псевдонимы. В общем, с определенной точки зрения чехарда эта выглядела забавной. Помню, как мы с Родченко хохотали, когда один из агентов, рядовой чиновник порта, которому я дал псевдоним Кулебяка оставил в тайнике записку со сведениями об английском судне, тайно выгрузившим в Стамбуле партию винтовок и патронов. При этом он по забывчивости подписался французским псевдонимом Жак, написав его на турецком. Было ясно, что Кулебяка работает на еще кого-то, не обязательно французов, но я сделал вид, что ничего не заметил.
— А что ты хочешь, Михаил? Азиатчина же кругом, — отсмеявшись, констатировал Родченко. — Поначалу подобное в голове не укладывается. Разве у вас в Средней Азии иначе?
— Не то чтобы иначе, просто суеты и беспорядка там куда меньше.
— А тут всегда такой кордебалет! В этом плане даже Лондон, Париж и Берлин уступают Стамбулу.
Турецкое правительство с неодобрением смотрело на иностранцев, желающих путешествовать по их землям. И потому приходилось хитрить. Чтобы осмотреть дороги и коммуникации посольство выдумывало различные причины. К примеру, давало поручение доставить секретную почту из Стамбула в одно из отделений русского посольства Румынии или Сербии.
Используя подобные уловки, я побывал в румынском Бухаресте, болгарской Софии и сербском Белграде. Ехать приходилось на лошади или повозке, по разбитым трактам и горным серпантинам. Железных дорог в Турции практически не строили, государство не зря называли «больным человеком Европы». Местная экономика «дышала» с трудом, кругом виднелись следы инфляции, разрухи и казнокрадства.
В пути я тщательно фиксировал различные интересные детали. Такие длительные поездки, которые периодически совершали русские офицеры, принесли немало пользы. Мне удалось побывать на Шипкинском перевале, а также заглянуть в Плевну, Рущук и Андианополь. Я познакомился с турками, румынами, болгарами и сербами, прикоснувшись к их культуре, менталитету и традициям. Смею надеяться, что и для русской разведки мои заметки оказались небесполезными.
Так прошел год. Друзья писали письма и рассказывали о последних новостях.
Михаил Скобелев вернулся из медового месяца и сразу же уехал в Ташкент, где возглавил военную часть посольства, отправившегося в Кашгар. Полина же пока в Среднюю Азию не торопилась, поселившись в имении Скобелевых, селе Спасско-Заборовское, расположенном недалеко от Рязани. Сестра благополучно родила дочку, которую назвали Татьяной. Все были счастливы, а у меня появилась первая племянница.
Брат Митя, помимо работы в газете, начал писать исторический роман на тему Бориса Годунова и последующего затем Смутного времени. Алексей Куропаткин вернулся из командировки в Африку и продолжил службу в штабе Туркестанского военного округа. Владимир Гахович получил капитана и был отозван в Петербург, где его причислили к капсюльному отделу Николаевского ракетного завода, и он принялся доводить до ума ракеты. Петр Пашино отправился в новое путешествие по Афганистану и Индии, на сей раз изображая туземца-бедняка. Инженер Волков достраивал пароход. Под него была организована пароходная компания под одноименным названием «Победа», директором которой стал Кирилл Старобогатов. Со Старобогатовыми наша семья дружила давно, и им можно было доверять.
Неугомонный американец Януарий Мак-Гахан прислал весточку, что уехал на войну в Испанию, а затем мечтает отправиться на поиски северного прохода из Тихого в Атлантический океан через Аляску и Канаду.
Андрей Некрасов прислал несколько писем, в которых сообщал, что сейчас в Ташкенте «скука смертная». Герцог Романовский продолжает командовать полком, но особой любви среди офицеров не сыскал. С нескрываемым оптимизмом Андрей упоминал, что в Кокандском ханстве неоднократно вспыхивали мятежи, и что гусары готовы взяться за сабли.
Новости из Средней Азии не выглядели особо интересными. Коканд являлся всего лишь маленьким, бедным и слабым ханством, разобраться с которым труда не составит. Куда большее внимание привлекали европейские дела. Основные события происходили на Западе, касаясь Франции и Германии.
После унизительного поражения в 1871 г. Франция поменяла правительство, ввела всеобщую воинскую повинность и стала быстро восстанавливаться. Канцлер Отто фон Бисмарк встревожился и мобилизовал прессу, которая начала обвинять французов в подготовке к реваншу.
Новая война была выгодна немцам, но они осторожничали, пытаясь заручиться поддержкой других европейских держав. Королева Виктория предупредила германского императора, что Англия в конфликте поддержит Францию. Франц-Иосиф, император Австро-Венгрии занял выжидательную позицию, опасаясь, что Германия может набрать слишком много сил. Наш канцлер Горчаков заверил французского посла в Петербурге, что Россия осуждает действия Бисмарка. Правда, его выступление многим не понравилось. А особенно наследнику Николаю. Как я понял, Николай начал чувствовать, что его политическое влияние возрастает и стал все активнее вмешиваться во внешнюю политику. Особо наследника возмущало желание канцлера заботиться о равновесии и согласии в Европе, хотя бы и в ущерб собственной страны.
Горчаков свой пост сохранил, пока сохранил, но позиции его