Эдуард Кондратов - Птица войны
— Да он сумасшедший! — как через одеяло, услышал он удивленный голос Гримшоу.
ГЛАВА ПОСЛЕДНЯЯ
состоящая из двух писем
Письмо первое. Передано через подкупленного надзирателя заключенному Оклендской тюрьмы Генри Гривсу.
«Январь, 16 дня, 184… года.
Дорогой Генри!
Весьма обрадован открывшейся возможностью передать вам эту записку: мистер Сайрус Гривс, ваш отец, оказывается, способен добиться всего, чего пожелает. Вот только с вашим освобождением у нас обоих ничего пока не выходит, хотя бумаг исписан целый ворох.
Буду откровенен: я не надеюсь ни на милость королевы, ни на снисхождение губернатора. Пожалуй, не помогут и деньги вашего отца. Простить покушение на Гримшоу вам еще могли бы, но участие в войне на стороне маори — ни за что. Однако духом вы все же не падайте, потому что петиции петициями, а друзья друзьями. Люди, которым вы дороги, сделают все возможное и невозможное, чтобы спасти вас от австралийской каторги. Так что ждите, время у нас есть. Прошло всего лишь полтора месяца, ответ же из Лондона придет не раньше, чем через год. Сложа руки мы, будьте уверены, сидеть не будем.
Но не стану томить вас и поскорее скажу о том, что вас, безусловно, волнует больше всего. Успокойтесь: с Парирау все благополучно. Как и я сам, она живет на ферме вашего отца. В первые дни после смерти Тауранги и вашего ареста я опасался за ее рассудок, но сейчас девушка вполне здорова, хотя веселой, естественно, ее не назовешь. Учу ее английскому, сам же с ее помощью зубрю язык маори. Парирау помогает мне собирать растения, и меня поражает, что она знает и может назвать любую травинку. С каждым днем наши с ней беседы становятся все длиннее и содержательней — в отличие от меня, чужой язык ей дается очень легко. Однако я не вправе скрыть от вас огромной нравственной перемены, которая произошла в этой девушке. Не знаю, понравится это вам, Генри, или нет, но в своей любимой вы не нашли бы сегодня той мечтательной и восторженной девушки, вместе с которой вы некогда — помните, Генри, вы сами рассказывали мне об этом? — грезили о пасторальной жизни на благополучных островах, где люди не знают, что такое войны, жестокость, насилие и прочее. Увы, Парирау сейчас не помышляет о тихом счастье. Она все так же любит вас, Генри, но жить одной лишь любовью к вам она уже не сможет никогда. Вспомните Тауранги — сейчас она похожа на него в своей неистовой готовности бороться и умереть за свою родину, за свой народ. Не представляю, что станет с Парирау, если вы когда-нибудь увезете ее с берегов Новой Зеландии. Это все равно что сорвать растение, оставив его корни в земле. Поверьте мне, Генри, я не преувеличиваю ничуть — Парирау и страна Аотеароа неразделимы. Так что заранее привыкайте к мысли о несбыточности ваших идиллий. Если, конечно, вы уже сами не отказались от них.
В конце этого письма вы прочтете несколько строк, написанных вашим отцом. Не знаю, что именно он хочет сообщить вам, но о самом Сайрусе Гривсе я уже составил вполне определенное мнение, которое, скажу вам прямо, много лучше, чем ваше, Генри, представление о нем. Да, вы были во многом правы, осуждая отца: он действительно старый хитрец и плут, порой неразборчивый в средствах, порой чрезмерно эгоистичный, своекорыстный и алчный. Все это в нем есть, и тем не менее его горячее чувство к вам, Генри, оказалось выше всего остального. Я знаю, что Сайрус Гривс способен пойти сейчас ради вас на любой риск и любые жертвы. Больше того, ваша история, которую он узнал от меня, подействовала на него чрезвычайно. Если бы вы только слышали, как бранит он сейчас не только губернатора, но и королеву!.. И что удивительнее всего, ваш отец искренне злорадствует при каждом известии об успехах нгапухов, войне с которыми пока не видно конца.
Впрочем, на него повлияло, видимо, не только отцовское чувство. Недовольных среди мелких колонистов становится все больше: правительство и «земельные акулы» здорово прижали переселенцев — большинство из них батрачат по найму. Вы, наверное, слышали о забастовке в Нельсоне? Триста английских рабочих — это для Новой Зеландии не шутка. Недаром против них двинули целое войско.
Да, друг мой Генри, наступают горячие времена. А вы как, не остыли, дружище? Человек вы мужественный и честный, хоть и… Впрочем, сами додумайте это «хоть». Главное, помните: ничто не напрасно, ничто не бесследно. Вы еще подеретесь, попомните мое слово.
Да, совсем забыл: познакомился я с вашим Джонни Рэндом. Из волонтеров он ушел — говорит, что слишком уж было противно. В вашей судьбе Джонни заинтересован горячо, а связи среди солдат у него обширные. Короче, не вешайте носа, Генри Гривс.
До встречи, Хенаре!
Ваш Вильям Эдвуд».
Приписка Сайруса Гривса:
«Генри, сынок, не бойся, все будет в порядке. А мы с тобой уедем в Англию, и девчонку желтую можешь взять. А здесь жить нельзя, потому что правды нет. Жди, сынок, выручу скоро».
Письмо второе. Адресовано доктору Вильяму Эдвуду. Передано тюремным надзирателем в руки Сайруса Гривса.
«Январь, 28 дня, 184… года
Досточтимый сэр! Дорогой мой мистер Эдвуд! Нет слов, чтобы выразить благодарность, которую я испытал, получив неожиданно ваше письмо. Оно не просто обрадовало — оно укрепило меня в мыслях, которые все чаще и чаще приходят ко мне в эти бесконечные часы вынужденного одиночества. Не смейтесь, но я немножечко рад своему заключению: сейчас у меня, как никогда ранее, есть возможность обдумать, взвесить и заново оценить все пережитое, каждый свой поступок, намерение и слово. И многoe, очень многое из того, о чем я мечтал и что делал, предстает сейчас предо мной в ином свете, нежели когда-то, до моего прихода к нгати, до страшной осады и до знакомства с вами.
Простите меня, дорогой мой друг, если я не смогу высказать достаточно связно все то, что в последнее время обуревает меня. Поймите меня, сэр, нельзя остаться спокойным, если чувствуешь, что пред тобой наконец-то открылся истинный смысл и твоей жизни, и тех событий, в круговорот которых ты был вовлечен.
За два месяца, проведенные за решеткой Оклендской тюрьмы, в моей памяти многократно всплывал ваш вопрос: жалею ли я, что связал свою судьбу с маори? И всякий раз после долгих и трудных раздумий я отвечаю себе: нет, не жалею! Как бы скверно ни сложилась моя дальнейшая судьба, я твердо знаю, что не отрекусь от этих слов и не упрекну себя за сделанный выбор.
Но если бы вдруг появилась возможность начать все сначала, я уже никогда не повторил бы той ошибки, которую я сейчас осознал и за которую расплачиваюсь столь мучительными терзаниями совести. Впрочем, ошибка ли? Скорее, жестокое заблуждение, родившееся в незрелом уме. «Только ребенок радуется треснутой бутылке», — говорит маорийская поговорка. Таким неразумным дитятей был я. Я пришел к маори, чтобы научить их «правильно» жить. Я смотрел на них с высоты своей «правды», и мне казалось, что я знаю лучше, чем сами нгати, что для них добро и что для них зло.
