Энтони О'Нил - Империя Вечности

Правда, сэр Гарднер и тут нашел причину для недовольства, ведь даже старинные храмы постоянно утрачивали первозданную красоту: стены их темнели от копоти светильников и не одна колонна была разрушена только ради добычи строительного материала.

— Разумеется, вам не понять, — уныло заметил археолог в храме богини Хатор, — но даже «красные люди» уже не такие красные.

В отличие от молодого шотландца он быстро терял остатки здоровья, страдая от зноя и неудобств; к тому же разлука с Каролиной переполняла душу неожиданно острой тоской, так что через каких-то шесть дней сэр Гарднер объявил скрепя сердце, что не вынесет больше тягот путешествия. Со вздохом опустившись в объятия скрипучего кресла, он в последний раз залюбовался закатом на Ниле. Небо в лиловых разводах, усеянное облачками шафранового оттенка, мало-помалу превращалось в чернильно-синее с кровавыми полосами… Прекрасное зрелище, сравнимое разве что с видом самих пирамид.

Потом он ушел к себе в маленькую каюту, чтобы, порывшись в груде жилеток и медных кастрюль, разыскать обещанный талисман.

— А вот и мы, — объявил сэр Гарднер, вернувшись в компании своего пятнистого зонтика.

Ринд разразился веселым смехом. Потом присмотрелся к наставнику и в испуге понял, что тот не шутит.

— Алекс, сынок, я искренне разочарован. Неужто вы не понимаете оказанной вам чести? Я тридцать пять лет не выпускал эту редкую вещицу из рук. Надеюсь, вы будете хорошо за ней присматривать.

— Премного благодарен, сэр Гарднер, но вы уверены, что в местных условиях она мне может понадобиться?

— Алекс, погода здесь ни при чем, а вот чертог — при всем. Поверьте, без этого зонтика не стоит и пробовать отправляться на поиски.

На этом объяснения закончились. Следующим утром, сердечно пожав товарищу руку и дав последние напутствия, но не подкинув больше ни единого намека, археолог развернул суденышко и отплыл обратно в Каир, чтобы показаться хорошим врачам. Оставшись один, Ринд взял свой багаж и зонтик, в глубокой задумчивости сел на один из множества колесных пароходов, бороздивших волны бессмертной реки, и предался невеселым размышлениям. Несмотря на прощальные уверения сэра Гарднера, чертог вечности по-прежнему казался столь же далеким, как некогда в стенах Британского музея. Прочие пассажиры — по большей части невежды, распухшие от шампанского и пирожков с пряностями, — с непристойной радостью погрязали в грубых увеселениях. Заполонившие Нил огромные баржи, нагруженные бивнями, страусовым пером и девушками-рабынями, наводили на Ринда ужас. От памятников древности, еще недавно переполнявших сердце священным трепетом, разило гнилостным запахом тирании и суеверия. Будущее рисовалось воистину мерзким: нашествие развлекательных пароходиков, гостиницы, санатории, сувенирные лавки… Всю лунную ночь он отсиживался на корме за перегородкой в компании пугливой абиссинской обезьянки, благоразумно избегавшей как пассажиров-мужчин (для них на носу корабля проводились азартные бои между скорпионом и пауком, на которых разрешалось делать ставки), так и общества дам (они собирались в салуне и, гремя по клавишам расстроенного фортепьяно, распевали песенки с пантомимами), но даже здесь нашел новый повод для отчаяния, когда увидел проплывавший мимо плот, уставленный клетками с павианами. Маленький спутник Ринда проводил своих несчастных сородичей взглядом просвещенного человека, взирающего на черных рабов.

С рассветом окутанный туманом пароход остановился у луксорского причала, потеснив «плавучие домики», и стаи туристов устремились к развалинам, осаждаемые ордами назойливых гидов, коробейников и торговцев напитками. Ринд улизнул на западный берег и в Долине царей разыскал бывший дом злополучного Джованни Датанази, а чуть поодаль — жилище юного Гарднера Уилкинсона. Однако и здесь вместо обещанного «гостеприимного приюта» его глазам предстала заброшенная, обшарпанная постройка; оконные ставни и двери с петель давно посрывали воры, а в зубчатой голубиной башне кишмя кишели крысы и ящерицы.

Где-то вдали заворчала гроза. Увидев на небе огненные полосы молний, молодой человек пересек реку и пустился бродить среди разукрашенных пилонов,[78] видя повсюду «красных людей», но не находя разгадки. Его позвали отведать вместе с остальными поджаренных тостов с корицей и мятой; Ринд вежливо уклонился от приглашения. Потом он наткнулся на любовную парочку, уединившуюся в склепе, на парня в очках, взгромоздившегося на груду камней с номером «Таймс» месячной давности… и пришел в себя только в Карнаке, когда первые крупные капли дождя загнали чуть ли не всех пассажиров на борт.

Оставшись один в Колонном зале, глядя в самую гущу громадных бурлящих туч, шотландец чувствовал себя так, словно уже бывал здесь раньше — на этом же самом месте, при схожих обстоятельствах. А потом ему вспомнился Египетский зал Хрустального дворца, под крышей которого молодой человек стоял восемнадцать месяцев тому назад, в день такой же ужасной грозы. Только тогда тяжелые градины громко скатывались по стеклянной крыше фальшивого храма, теперь же они рикошетом отскакивали от настоящих колонн, ударяли странника по плечам и покрывали песок слоем быстро тающего льда.

Раскрыв над собой зонтик-талисман, Ринд уныло побрел обратно к пароходу, как вдруг из темного портика донесся чей-то голос.

— Мистер Ра-Хинд? — осведомился мужчина в одеждах шейха.

Сэр Гарднер Уилкинсон обнаружил у бедуинов Египта такие качества, как обостренное чувство чести, отвращение к вероломству и благородную простоту — романтичные, недвусмысленные свойства души, которыми неизменно восхищался, особенно выделяя абабдехов из Восточной пустыни. Во время страшного голода тысяча восемьсот двадцать пятого года археолог помог этим людям, жертвуя последним бесценным куском, лишь бы выжили дети и женщины, и абабдехи навек запомнили его доброту.

Похоже было, что шейх Селам — посланник, представлявший интересы своего рода перед торговцами и правительственными чиновниками в Фивах, — лично знал сэра Гарднера, хотя и называл его почетным именем «Измаил». И еще, похоже, он каким-то загадочным образом (молодой человек так и не решился спросить) ожидал прибытия шотландца. Во всяком случае, шейх не теряя времени показал Ринду старинные карты, грубо начертанные от руки, достал ему чудесного одногорбого верблюда и отослал в пустыню, торжественно благословив по бедуинскому обычаю.

— Есть ли у вас firmans? — спросил он, имея в виду официальный пропуск. — И пистолеты?

— И то и другое, — тревожно откликнулся молодой человек.