Фрэнк Йерби - Сарацинский клинок
Но граф Алессандро слишком понадеялся на крепостные стены. Он ничего не знал о притаившемся там стрелке с колчаном, полным стрел, у которых вместо острых наконечников были просмоленные тряпки.
В Роккабланке Ио в то утро кормила сына. Ему было уже четыре с половиной года. Обычно ей доставляло удовольствие глядеть на мальчика. Но не сегодня. Сегодня мог начаться давно ожидаемый штурм. Странно, что Пьетро до сих пор не атаковал. Не они ли тому причиной? Да, он должен напасть. У него есть приказ императора подчинить мятежных аристократов этой местности. Прошлой ночью она узнала, что держатся только графы Синискола. После падения Хеллемарка сюзерены помельче быстренько отправили послания Пьетро и императору с выражением готовности выполнять феодальные повинности…
Она почти кончила кормить мальчика кашей, которую маленький Ганс – на это имя она согласилась, поскольку никогда не назвала бы сына именем кого-нибудь из Синискола и не могла дать ему имя, которое всем сердцем хотела бы дать, – выплевывал тут же, как только она засовывала ему в рот ложку. Это был нервный ребенок, худенький и жилистый. Он отличался смуглой красотой, которая радовала ее. И все же…
Вот тогда она услышала, как первый камень ударил о стены. Мальчик завопил, но мать в первый раз за четыре года не обратила на это никакого внимания.
Она пробежала коридорами, поднялась по узкой винтовой лестнице и оказалась на крепостной стене. Там она увидела Энцио, который стоял с отцом и братьями.
– Они сошли с ума? – спросил граф Алессандро.
Она увидела, о чем он говорит. Пьетро во главе всех своих рыцарей на полном скаку мчался к крепостным стенам.
В этом не было никакого смысла. Чтобы взять замок, нужно бить по стенам таранами, или подобраться к ним под прикрытием железного панциря, или лезть на стены по приставным лестницам, или перебираться на стены с башен на колесах. Или вести подкоп, как сделал Пьетро в Хеллемарке. Пьетро не дурак. Он опытный воин. Так почему же – во имя неба! – бесполезно атакует, словно враги открыто противостоят ему на поле боя?
Она услышала свист стрел. Она не хотела смотреть в ту сторону, но не могла удержаться. Внизу, прямо под собой, она увидела, как встал во весь рост лучник, скрывавшийся в яме, и прицелился в Пьетро.
Она вскрикнула. Ее голос был словно зазубренный нож, разрезающий шелк. Мужчины Синискола услышали ее.
– Дура! – заорал Энцио. – Иди вниз, где тебе положено быть!
– Пьетро! – вновь закричала она. – Бога ради – Пьетро!
Он не мог услышать ее. Она увидела, как пальцы лучника отпустили тетиву. Стрела вырвалась, ее яркое оперение прочертило свой путь в солнечном воздухе.
Она увидела, в последний момент, когда еще могла что-то видеть, как откинулся в седле Пьетро, древко стрелы торчало из его груди.
Сквозь грохочущую тьму, обрушившуюся на нее со всех сторон, она услышала ликующий голос графа Алессандро:
– Сотню таренов этому лучнику!
Больше она ничего не слышала. Ее вернула к жизни тряска. Из затемнения выдвинулось лицо Энцио. Выражение этого лица было странным – потрясение, смешанное с ненавистью и дикой радостью…
Она вдруг осознала – он ведь любит меня! Это чудовище, за которое меня выдали замуж, – у него слезы на глазах!
У нее не было времени анализировать свою реакцию на это открытие. Ибо она тут же вспомнила причину своего обморока. В ее сердце зародилось что-то темное и ужасное. Нечто бесформенное. Нечто безумное. Но с когтями. Они рвали ее внутренности. В ней не осталось уже ничего, кроме крови. И боли. Самой ужасной, неописуемой, непереносимой боли на свете.
Он мертв, подумала она. Мертв.
Потом она заметила, что Энцио смотрит на нее. Не сознавая того, она произнесла эти слова вслух.
– Да! – сказал Энцио. – Он мёртв! И теперь все дьяволы в аду могут насладиться его душой!
Она не ответила ему. Ее глаза медленно поползли с его лица вниз. По его телу. Без всякого намерения. Потом ее глаза расширились. В зрачках загорелся огонь.
На поясе Энцио висел кинжал из самой лучшей стали.
Она действовала так внезапно, что острие кинжала сверкнуло молнией прежде, чем он увидел. И клинок ударил. Энцио пытался перехватить ее руку, но опоздал. Впрочем, не совсем опоздал. Он помешал ей вонзить кинжал себе в самое сердце. Клинок вонзился ей выше левой груди с такой силой, что острие его вынырнуло у нее в левой подмышке.
Энцио стоял, тупо глядя на нее, видя, как набухают первые капли крови, как они превращаются в струйку.
Она лежала, улыбаясь ему.
– Вытащи его, Энцио, – прошептала она. – А то очень больно.
Он схватился за рукоятку и дернул. Но лезвие прочно застряло в теле. Ему пришлось упереться другой рукой в ее плечо. Когда в конце концов он вырвал клинок, хлынула кровь.
– Будь добрым к Гансу, – прошептала она и потеряла сознание.
Он схватил ее на руки и побежал в спальню. Служанки забинтовали рану. Пришел лекарь и прижег рану раскаленным железом. Энцио стоял неподвижно рядом. Он собственными руками пытал людей до смерти. Он приезжал домой с поля боя раненый, еле держась в седле, его доспехи бывали окрашены его собственной кровью. Он был Синискола и не лишен мужества. Но сейчас ему стало плохо. Он громко плакал – как ребенок.
Вот так получилось, что старший сын графа Синискола не принял участия в атаке на Хеллемарк.
Вечером кучка рыцарей прискакала обратно в Роккабланку. Кучка из тех нескольких сотен, которые бросились преследовать людей из Хеллемарка, уносивших с собой тело своего барона.
Андреа, младший сын графа Алессандро, копия отца, самый красивый из всех Синискола, пришел в спальню, где лежала Иоланта. Он вошел очень медленно, из дюжины его ран сочилась кровь. Он остановился, глядя на старшего брата. Он пытался говорить, но не мог. Его губы двигались, складывая слова, но ни один звук не вырывался из этих губ.
Энцио молча смотрел на него. Потом увидел его глаза и вскочил, схватив брата за руки.
– Говори! – вырвалось у него. – Бога ради, Андреа, рассказывай!
– Нас обманули, – с трудом выговорил Андреа. – Он был там, вел их за собой, без единой царапины. Он держал в руке стрелу – у нее вместо наконечника смоляной вар. Нас обманули!
– Этот лучник, – прошептал Энцио, – был посажен туда им самим, чтобы выманить нас за крепостные стены… А наш отец бросил этому негодяю сотню таренов!
Андреа упал в кресло.
– Это, – сказал он тихо, так тихо, что Энцио пришлось напрячь свой слух, чтобы расслышать его, – уже не имеет никакого значения… наш отец… мой брат…
Энцио смотрел на него, не в силах вымолвить ни слова. Вопрос застыл в его глазах.
Андреа медленно кивнул.
