Владимир Буртовой - Последний атаман Ермака
— Кто такие? Стоять, а то пальну из пищали!
Ближние к тому месту казаки Ивана Камышника вмиг отставили миски, взяли в руки готовые к стрельбе пищали и залегли, кто за камнем, кто за срубленным для дров деревом, а есаул с пищалью в руках направился в сторону караульного. Подходя, окликнул:
— Афоня, кто там объявился во тьме? Может, медведь или коза дикая на огонь набрела?
Караульный взволнованным голосом в ответ прокричал, что к стану подошли какие-то люди, во тьме не разобрать, но по его окрику послушно остановились и ждут атамана.
— Кто такие? — зычно спросил Иван Камышник. — Подойди один, кто за старшого! — и к караульному повернулся с наказом: — Беги живо к атаману Матвею, упреди, что какие-то гости к кострам нашим пожаловали. Я покуда их здесь попридержу.
— Бегу, есаул Иван.
Мещеряк с дюжиной казаков Ортюхи Болдырева и без того спешил к означенному месту, догадываясь, что еще какая-то ватага беглых мужиков или промысловиков-рыбарей приметила казачий стан и подошла либо пристать к ним, либо просить помощи припасами или оружием.
— Атаман, вот вожак ватаги. Сказывает, что промышляли рыбной ловлей, изредка ходили на левый берег Волги, подстерегали ногайские гурты, угоняли коней или овец, да в недавнем набеге случилась поруха, едва не половина ватаги полегла от большого отряда кочевников. Теперь, сказывает сей Томилка Адамов, они в бедствии, не ведают, что им делать и как жить.
Иван Камышник, высказав все это, подвел Матвея к вожаку беглых. Перед атаманом стоял мужик лет сорока, чернобородый, смуглолицый и с черными круглыми глазами. Когда заговорил, то обозначилась дыра в верхнем ряду зубов под отвислыми черными усами. Говорил с присвистыванием, будто змеелов, выманивающий ползучую тварь из-под гнилого корня или старого пня.
— Правду молвил твой есаул, атаман. Беда грянула на ватагу, товарищей потеряли, в малой силе в здешних горах не прожить. Земно кланяемся тебе, атаман, прими в казачью станицу.
— Что за люди у тебя, Томилка? Кто да откуда сошлись в Жигулевские горы?
— Сам я и со мною шестеро товарищей из горько памятного порушенного царем Иваном города Твери. Когда царские опричники обступили город и учинили там скорый и неправедный суд, невесть кого и за что убивали сотнями ежедневно, бежали мы, человек с двадцать из тамошнего стрелецкого полка. Долго бродили по Руси, укрываясь от сыска, пока не оказались в здешних нехоженных горах. Тут к нам иные беглые пристали, сообща расчистили небольшое поле для овощей, хлеб брали силой у съезжих купцов, ходили за Волгу, коней у ногайцев угоняли, опосля перегоняли их в новый город Алатырь, меняли на хлеб, крупы да одежонку. А теперь обезлюдели. Малым числом не прожить. С вами хотели бы дальше счастья пытать альбо горе мыкать, то как господь распорядится нашими душами. Примете?
— Добро, Томилка! — Матвей Мещеряк был искренне рад, что его малочисленный казацкий отряд пополнится новыми неробкими мужиками, а иные из них и в стрельцах успели послужить! А что вооружены дубьем да вилами — не беда, у него в стругах в избытке ратного оружия, на всех хватит. — Добро и то, что ратное дело тебе и твоим ватажникам хорошо ведомо. О тяжкой доле Твери наслышан, жаль людишек, безвинно погибли от царской неправедной злобы. За такие грехи Господь, должно, и его покарал, да и род его весь безумством наделил. Сказывали на Москве, что не только царь Федор умом дитю подобен. Да я и сам это хорошо видел. И малец Дмитрий к падучей болезни склонен! Ох, господи, неужто не дашь бедной Руси доброго, человеколюбивого и разумного царя?! Ну да ладно, то дело господне, а нам под этим царем жить, с его боярами бодаться при случае. Скажи, сколько ватажников теперь у тебя? Все ли в добром здравии? Подай им знак, чтобы выходили из леса да шли к кострам. У нас как раз вечерняя каша упрела, вместе поужинаем, обзнакомимся.
— Нас тут до сорока душ, атаман, а я вдобавок с дочкой Маняшей! В страшный день погрома Твери гостила она в деревне у старого родителя моего, тем и спаслась от надругательства нелюдями с песьими головами у седла! А женку, нагнав уже на улице, лиходей в грудь копьем пробил до смерти. Когда я с пищалью из дома на подворье выбежал, она уже на дороге упала. Рядышком с коня и лиходей свалился, а я в его седло, да и вон из города! Гнались за мной долго, да конь спас, ушел. Маняшу забрал себе за спину, и в бега с другими горемычными счастливцами, которые живы выскочили из огня!
Казаки веселыми криками приветствовали подошедших к стану ватажников, многие из которых донашивали изрядно потертые стрелецкие кафтаны, иные вооружены пищалями, бердышами и при саблях, и только человек тридцать были с самодельными рогатинами или с увесистыми дубинами.
— Не проходите, служивые, мимо артельного котла, когда в нем так душисто пахнет каша с салом! — звали казаки вновь пришедших. Они понимали, что чем больше их станица, тем легче им будет наладить жизнь на Иргизе рядом с кочующими ногайцами, которых только сила и многолюдство казаков удержит от соблазна сделать нападение, кого убить, а кого взять в плен и продать в рабство.
— Делитесь по два-три человека на котел! Доставайте миски, ложки, каши на всех хватит!
— Иди сюда, чрево неохватованное! — шутил Ортюха Болдырев, приметив дюжего толстого мужика, на животе которого не сходился просторный армяк. — Распояшься перед горшком, коль миска мала!
Мужик, оглаживая окладистую рыжую бороду, щерясь крупными зубами, присел к костру, скрестил под собой ноги в лаптях и замызганных обмотках.
— Зазвали — так не пожалеть бы вам опосля! Что у вас за каша такая духовитая? Валите черпаком на пробу!
Марфа и Зульфия сидели на простеньком ковре у котла, накладывали казакам кашу в миски. Принимая миску у нового едока и оглядывая его с удивлением, с улыбкой спросила:
— Надо же такому народиться! Бедная матушка, как же она тебя выносила? Из каких ты мест, богатырь, и кто ты?
— Кто я? Я человек божий, обтянут кожей, с кривыми ногами, с рябой рожей! Поцелуй меня, красавица, увидишь — понравится! — И, подбоченясь обеими руками, игриво подмигнул Марфе левым глазом. Казаки вместе с атаманом и Ортюхой расмеялись этой, похоже, скоморошьей прибаутке, а Марфа тут же нашлась и на шутку ответила своей шуткой:
— Будет тебе, шатун, бочениться! Видали мы бояр почище тебя, без кривых зубов, без лишая на голове! Бери миску, да ешь скорее, а то гашник[22] с живота свалится, портки потеряешь!
Слова Марфы потонули в дружном смехе казаков, а Ортюха Болдырев, подмигнув Зульфие, смущенной мужским вниманием, сказал новому товарищу, постукивая деревянной ложкой по краю миски:
