Александр Лукин - Сотрудник ЧК

— Все бы хорошо, — заметил Адамчук, становясь серьезным, — только чуб убери: слишком лихо для убогого.

Но Федя в ловушку не пошел и продолжал улыбаться блаженно и глуповато.

— Хитер! — похвалил Адамчук. — Теперь вижу: сможешь.

И лишь тогда Федя шмыгнул носом, запихнул чуб под кубанку и самодовольно подмигнул Алексею.

Вышли они вместе. Было холодно и темно. У подъезда Алексей сказал Феде и Адамчуку:

— Вы идите, мне тут надо… заглянуть кой-куда…

— Ага, — проговорил Адамчук и покосился на Марусю. — Потопали, глухонемой, — взял он Федю под руку, — нам с тобой вроде заглядывать некуда. Бывайте…

…С минуту они стояли друг против друга. Алексей сказал:

— Идем, провожу!

— Ой, не надо, Леша!

— Пустое. Ночь, все равно уж…

И они пошли рядом по темным улицам, где на холодных неметеных тротуарах шуршали сухие листья и в воздухе уже пахло снегом. Оба долго молчали, не решаясь и не умея начать разговор. Потом Маруся споткнулась, Алексей неловко поддержал ее за локоть. Маруся локоть не отняла, но отвела его подальше, держа под острым углом, и они почему-то пошли очень быстро, точно опаздывали куда-то…

Так и подошли к Марусиному общежитию, не обмолвившись ни единым словом. Только у крыльца, когда нужно было прощаться, Алексей деловито сказал:

— За Фоминым присматривай, чтоб не забывался, а то обоих выдаст. Внимание к себе не особенно привлекайте. — И, сорвавшись с тона, добавил совсем так же, как она когда-то сказала ему: — Ты там поосторожней!..

Из ближнего окна падало немного света, и Алексей видел поднятое к нему лицо Маруси.

— Знаешь, Леша, — сказала она, — когда я приеду, что-то тебе скажу.

— Что?

— Вот когда приеду… Ну, прощай, до двадцать второго!

Он задержал ее.

— Говори сейчас!

— Сейчас нет. После…

— Тогда я скажу.

— Ну?!

Он слегка потянул ее за руку, но рука не поддалась, стала твердой и выскользнула из его ладони.

— Ну, ладно, когда приедешь…

Маруся засмеялась и взбежала на крыльцо. Алексей постоял-постоял и пошел обратно. Это была последняя их встреча и первый разговор, в котором хоть что-то стало ясно…

И началась операция, простая, заурядная, со своей героикой и со своим трагизмом, операция, каких много было в ту беспокойную пору.

Наутро оформили документы и переодели Федю в штатское — он выглядел в нем не старше пятнадцати лет. Подрядив на базаре попутную телегу, Маруся с Федей уехали. А спустя шесть дней из Херсона выступил отряд Филимонова.

В один ночной переход, объезжая деревни, он достиг мельничного хутора в десяти верстах от Белой Криницы. День прошел спокойно, бойцы отдыхали, чистили коней. Погода выдалась скверная: холодный дождь с ветром, и на мельницу никто не приезжал. Алексей устроился на сеновале, хотел уснуть, но сон не шел к нему. Чем больше он думал об опасностях, которым подвергались Маруся с Федей, тем значительней они ему казались. В центре «черного» района, фактически беззащитные (Адамчук запретил брать с собой оружие: видно, не очень доверял Фединой выдержке), лишенные возможности в течение долгой недели рассчитывать на какую-либо помощь, — каково им было там! А что, если в деревню наедут бандиты?

Работа не клеилась, все валилось из рук. Шесть дней, прошедших с Марусиного отъезда, Алексей прожил словно в каком-то мутном оцепенении. По его настоянию отряд Филимонова выступил на сутки раньше срока, и прибыл вовремя…

В десятом часу вечера Филимонов позвал Алексея пить чай к мельнику. Не успели сесть за стол, как в сенях затопали, дверь ударила в стенку, сбив стоявшее на табуретке ведро с водой, и в комнату влетел Федя. За ним всунулись чоновцы из дозора.

Федя был без пальто. На стоптанные ботинки комьями налипла грязь. Штаны и розовая в горошек рубаха были мокры насквозь. Волосы, распавшись на пробор, прилипли к искаженному лицу.

— Скорей! — крикнул он с порога. — Братцы, родненькие, скорей!

Алексей, рукавом сметая чашки на пол, бросился к нему.

— Что случилось?!

— Маруся!.. Смагины там…

— Где?

— В Белой Кринице!

— Маруся! Что Маруся?

— Замордуют ее! Смагин свадьбу затеял!

— По коням! — приказал Филимонов, хватая с лавки шинель.

Через несколько минут отряд мчался по степи. Ветер метал в лицо пригоршни дождя. Чавкала под копытами развязшая дорога. Гнулись к конским шеям бойцы. Сзади, на тачанке, кутаясь в попону, трясся Федя.

О многом сказали Алексею Федины слова.

«Свадьба!» Бандитская «свадьба»! Кто в ту пору не знал, что это означает! В селах и деревнях, затираненных бандитами, вербовали атаманы девушек на короткую забубённую любовь. Какой-нибудь расстрига-поп в несколько минут окручивал их, используя вместо аналоя уставленный бутылями стол, шумел над деревней пьяный разгул со стрельбой и матерным ревом, а потом, попировав, атаман неделю-другую таскал свою жертву за собой по степи в тачанке, а то, случалось, бросал уже наутро после «свадьбы». Много было в деревнях таких несчастных, раздавленных позором, зараженных мерзкими болезнями бандитских «жен», отмеченных на свою беду недолгим вниманием веселых атаманов.

Перед глазами Алексея стояло смазливое, с светлой бородкой и красными пятнами на переносице лицо «студента». Он вспоминал его недобрый взгляд, и страх за Марусю теснил грудь.

Скорей! Скорей! Только бы успеть! Только бы добраться вовремя!

В эти минуты он даже забыл о Маркове…

А случилось вот что.

Как и предсказывал Адамчук, приезд учительницы вызвал большое оживление среди деревенских женщин. Год назад умер старый школьный учитель, новые ехать боялись, с ребятишками не было никакого сладу. Марусю встретили хорошо, посетовали только, что больно уж молода. Спросили, когда начнет уроки. Маруся сказала, что недельку поживет, привыкнет, оглядится, а там и начнет с богом.

Была в деревне школа — большая низкая изба со слепыми оконцами, точно бельмами, затянутыми копотью и паутиной. В ней стояли колченогие лавки и длинные столы, до черного блеска затертые ребячьими локтями. Использовали эту избу для деревенских сходок, а до воцарения в районе братьев Смагиных — под сельскую раду. Тут же, за классной комнатой, имелась довольно большая и теплая кладовка, без окон, но вполне пригодная для жилья.

В первый же день то приезде Маруся повязала голову цветной косынкой, подоткнула подол и принялась за уборку. Федя тоже был «пущен в дело». Он вначале запротестовал было, но Маруся так цыкнула на него, что пришлось уступить, тем более что в положении глухонемого не особенно разговоришься. Впрочем, он скоро примирился со своей участью. Легкая, быстрая, полная упругой девичьей силы, Маруся с таким энтузиазмом взялась за наведение порядка, что было весело подчиняться ей, и тогда обнаружилось, что совсем не унизительно для мужского достоинства мыть окна, обтирать со стен пыль и паутину или, ползая на коленях, скрести найденным в кладовке обломком косы серые замытые доски иола…