Белая перчатка - Майн Рид
— Что ты, Уилл? За как-ким… ик… ч-чертом? О… ик… ком ты говоришь?
— Она з-знает, о ком я говорю, оч-чень хор-рошо знает, хоть и глядит овечкой! А он из нее сделает ш-шлюху, если уже не сделал!
— Отец, долго ты будешь это слушать? — вскричала Бетси, отходя от двери и обращаясь к своему естественному защитнику. — Ты слышишь, как он меня называет, и это уж не первый раз! Слышишь, отец, запрети ему так разговаривать со мной!
— Отец и сам когда-нибудь увидит, что это правда! — злобно пробормотал Уэлфорд.
— П-правда! — повторил Дэнси с жалостным видом. — П-прав да… Ч-что такое правда, а, Бетси?
— Он назвал меня шлюхой, — ответила девушка, с неохотой повторяя бранное слово.
— Он… т-тебя н-назвал ш-шлюхой? Да я из него щ-щепок наделаю! К-как он с-смел?
И Дэнси попытался подняться на ноги, явно намереваясь привести в исполнение свою угрозу.
Но попытка его оказалась безуспешной: едва поднявшись, пьяный лесник снова плюхнулся на скамью, которая покачнулась и затрещала под его увесистым телом, словно собираясь развалиться на части.
— Д-да, и назвал! — насмешливо продолжал Уэлфорд, успокоившись при виде беспомощного состояния старого Дика, которого в трезвом виде он побаивался. — А ты и стоишь, чтобы тебя так называли! Ты и есть, как я говорю, ш-шлюха!
— Ты слышишь, отец? Он опять то же говорит!
— Ч-что он т-такое г-говор-рит, а, дочка?
И Бетси снова во всеуслышание повторила оскорбительное слово:
— Что я шлюха.
На этот раз Дэнси реагировал более энергично. Его попытка подняться на ноги увенчалась успехом.
Удерживаясь за спинку большого кресла, он двинулся на Уэлфорда, крича:
— Уилл Уэлфорд… ик… негодяй! К-как ты смеешь н-называть мою д-дочь… ик… В-вон из моего дома! Сейчас же!.. ик… А не уйдешь, я тебе б-башку расколю в щепки! Вон отсюда!
— Ну и уйду! — отвечал Уэлфорд, мрачно поднимаясь со скамьи и злобно поглядывая на отца и на дочь. — У меня и свой дом есть, могу и уйти и, черт меня побери, ежели я не возьму с собой и свое добро!
И с этими словами он схватил со стола флягу и, заткнув ее пробкой, спрятал себе под полу и вышел из хижины.
— Ч-черт с тобой, Дик Дэнси! — заорал он, переступая через порог. Старый ты дуралей!.. А ты… — крикнул он в бешенстве, оборачиваясь к Бет, ты; может, своего милого в последний раз видела! Я ему нынче ночью кое-что устроил! Ха-ха! Железную решетку забил между ним и тобой, пр-роклятая шлюха!
И, выкрикнув еще раз это бранное слово, подлый негодяй, повалив плетень, шатаясь ринулся в лес.
Тут-то его и увидел Грегори Гарт, подходивший в это время с другой стороны.
— Чего это он там плел — про какую-то железную решетку? — спросил Дэнси, слегка протрезвев от этой ссоры. — Кому это он грозился, а, дочка?
— Не знаю, отец, — с невинным видом ответила Бет. — Я думаю, он и сам не знает, что говорит. Он ведь себя не помнит, когда напьется!
— Вот это верно, ха-ха! Накачался этого джину! Он его из старого дома стащил… ик-ик… ну, вот его доконало! Не такая у него голова, чтобы пить. Мозги заходятся, ха-ха-ха! Я, кажется, дочка, того… и сам здорово хватил! Ну, ничего! Я вот маленько сосну здесь в кресле… ну, в-вот… и все обойдется…
И с этими словами Дэнси опустился в большое кресло из букового дерева, и через несколько секунд вся хижина затряслась от его храпа.
Глава XL
НАКАЗАНИЕ ОТЛОЖЕНО
Последние слова обиженного вздыхателя сильно встревожили Бет Дэнси: «Ты, может, своего милого в последний раз видела. Я ему нынче ночью кое-что устроил! Железную решетку забил между ним и тобой».
Решетку… между ней и кем? Голтспером?.. Кем же еще? Кто, кроме Голтспера, владел ее мыслями и на кого, кроме него, мог намекать Уэлфорд?
Она знала, что Уэлфорд ревнует ее к Черному Всаднику. Она была бы рада, если бы Голтспер дал ему какой-нибудь повод для ревности… Увы, она одна давала пищу этой ревности!
Железная решетка… тюрьма… грозит человеку, которого она боготворит!
— Что это означало? Действительно ли это грозит ему? А может быть, он уже в тюрьме?.. Нет, этого не могло случиться, иначе отец или Уэлфорд проговорились бы об этом, когда сидели за столом.
Они всю ночь пробыли в Каменной Балке. Бетси знала, зачем их туда позвали, и знала, что туда съедется много народу. Ей было ясно, что это тайное сборище, иначе зачем бы они стали собираться ночью?
Бетси была необразованная, но умная девушка; она понимала, что Голтспер не такой, как все, что это человек независимых взглядов и что его подозревают в неверности королю. Она слышала, как об этом шептались, слышала из уст отца, который был на стороне Голтспера и не скрывал своего возмущения королем.
Бет не интересовали убеждения Голтспера. А может быть, она, сама того не сознавая, и любила его за это? Не потому, что его взгляды совпадали со взглядами ее отца, а потому, что для открытой проповеди таких убеждений в то время требовалась большая смелость, а это и было как раз то качество, которое больше всего пленяло своевольную красавицу.
Однако смутное сознание того, что он подвергался опасности, мешало ей восхищаться его политической деятельностью. Она не могла не тревожиться за него. Вот почему слова Уэлфорда повергли ее в смятение.
Правда, он был вне себя от ярости, но все же его угроза имела, по-видимому, основание: что-то должно было случиться, а может быть, уже случилось…
«Он в опасности! — думала она. — Надо предупредить мастера Голтспера, даже если мне придется идти самой, — мысленно прибавила она, глядя на отца, мирно спавшего в кресле. — Что ж, я пойду сейчас же!»
Она сняла с вешалки плащ и, накинув его на плечи, направилась к двери, но в ту же минуту на дворе громко залаяла собака.
«Уж не Уилл ли вернулся? — подумала Бет, осторожно выглядывая в дверь. Нет, слава Богу, это не он. Кто-то, по-видимому, из Каменной Балки… Ах, если бы это был…»
И она горько вздохнула, потому что в эту минуту из-за деревьев показалась высокая фигура в невообразимом наряде и она узнала смуглое лицо, обросшее густой черной щетиной.
«А, это новый приятель отца и, кажется, его друг тоже, — подумала она. Я слышала, они говорили, что он тоже был в Балке ночью. Наверно, он должен знать! Может быть, его послал…»
— Доброе утро, девушка! — приветствовал ее Гарт, прерывая тревожные размышления Бет. — Хорош денек! А что,
