Стрелы Перуна - Пономарев Станислав Александрович
— Добро! Яз так только... Кентарь, сходи, разбуди десяток Сенчи. Пора и вам, голуба моя, головы приклонить до зари...
— Пошто гонишь? Есть еще силушка, воевода. Дело справим — отдохнем! — откликнулся скорый говорок из темноты.
— Нет-нет, голуба моя, — прозвучал мягкий голос Радислава. — Ты уж сполняй приказ. Поутру битва грядет, а ты силушку срасходовал. Как быть, а, голуба моя? Нехорошо!
— Ладно уж! — прозвенел веселый Кентарь. — Будь по-твоему! Не сердись...
— А-а! Честь тебе, воевода-витязь! — увидел Радислав Добрыню. — Ты откель прилетел, голуба моя?
Добрыня ответил. Помолчали. Радислав заговорил первым:
— Н-да. Мыслится мне, не к делу Ядрей согласился в крепость идти. Не выпустят его козары. Ой, не выпустят, голуба моя!
Понимал это и Добрыня, но не стал объяснять, почему согласился Ядрей на столь неслыханное дело. Никто на острове не знал, что в плену русском был сам каган-беки великой Хазарии. Был, да сплыл! Чего рассказывать. Добрыня строго-настрого запретил раскрывать эту былью бывшую историю.
Воевода кратко изложил свои ратные соображения Радиславу, похвалил его за труды во славу Руси Святой, посетовал, что раненый тысяцкий так и не отдохнул в отличие от своих подчиненных.
— Ничего, — мягко отозвался Радислав, тронутый вниманием прославленного витязя. — Раны не болят, а яз двужильный... Опаско мне, голуба моя, мало воев у нас. Козар в тверди много. А ну, ночью навалятся на нас?
— Мыслю, не навалятся. Хакан-бек будет ждать, покамест битва на том берегу свершится.
— Кто-о?! — изумился Радислав.
Добрыня нахмурился, поняв, что нечаянно проговорился. Хорошо еще, никто, кроме тысяцкого, не услыхал ошеломляющей новости: присутствие в крепости самого кагана-беки могло и напугать кое-кого. Пока там, за рекой, гремела битва, Добрыня остерегался сообщать ратникам эту новость. Вот если победит Святослав, тогда...
— Там сидит хакан козарский, — понизив голос, указал на стены Саркела Добрыня. — Сидит, ако лисица в клетке. Только не говори покамест никому.
— Да-а, голуба моя! Не бойсь, не скажу. А яз-то мыслю про себя, пошто козарин нонче злее злого на нас пер. А оно вона што!.. А как же теперича Ядрей? — вдруг спохватился Радислав.
— Кто ведает. Поутру видно будет. А так — Перун ему в подмогу! Ежели што случится с Ядреем, жалко. Добрый воевода... Ну ладно, яз пошел. Смотри тут!
— Будь покоен, голуба моя! Будь покоен. Иди себе, раз дело зовет.
Добрыня зашагал к реке. Он долго стоял и смотрел на противоположный берег. Огонь там угас, но гул могутный стелился над спящей рекой: то битва рокотала! Там отчаянные сполохи иногда чертили небо...
Тревога неведения заполнила Добрыню. О как хотел он быть там, в гуще боя, зорким глазом следить за напругой вражьей и мечом острым усмирять степную гордость. ..
Всего в пятистах шагах от русского воеводы, на самой высокой башне, так же одиноко стоял каган-беки великой Хазарии и с той же тревогой ждал исхода сражения. Оба, и русс и хазарин, понимали: именно эта битва может решить исход всей войны, это сражение может положить конец многолетней борьбе двух непримиримых врагов — Руси и Хазарского каганата, этот жестокий бой может низвергнуть одного в бездну забвения, а другому подарить бессмертие в веках! Кто победит? Об этом думали, бездействуя, сын простого охотника из города Любеча — витязь Добрыня и высокородный эльтебер Дикого Поля Асмид-бохадур-хан!
Оба невольных зрителя оказались в плену: Добрыня, хотя и мог самовольно уплыть в битву, был в плену приказа; каган-беки Асмид сам собой распоряжался, но был в плену собственной оплошности. И думали они по-разному. У Добрыни и мысль не мелькнула, что его присутствие на поле брани решит исход сражения в пользу Руси. А вот Асмид безоговорочно верил в свой исключительный полководческий дар и, следовательно, страдал значительно сильнее.
Ночной бой сказал кагану многое. Асмид сразу понял, что во главе всех туменов встал Санджар-тархан. И это радовало и раздражало его одновременно. Если победят хазары — хорошо! Но слава достанется не ему, а Сан-джару — это плохо!
— Тогда мой трон пошатнется! — вслух подумал каган-беки.
И в то же время победа Святослава не тревогу несла в душу честолюбивого Асмида, а леденящий ужас.
— Тогда голова моя слетит с плеч! — уверил он себя.
А битва гремела себе и рокотала, и кто там кого побеждал — было неясно.
Кончалась короткая летняя ночь. Восток посерел. Как хищные рыбины, обозначились на тусклом зеркале воды боевые ладьи руссов. Они окружили крепость со всех сторон, и воины в островерхих шлемах сидели в них неподвижными истуканами.
К рассвету сражение за рекой разгорелось с еще большей силой...
Вот уже заря коснулась воды розовой ладонью. Над полем битвы колыхались клубы черного дыма...
Солнце показало яркий пальчик над краем земли, и день вдруг улыбнулся людям. Но люди не обратили на это внимания. Одни с яростью или страхом смотрели друг другу в глаза, чтоб избежать смертельного удара ратной стали и внезапно поразить стоящего напротив, другие в тоскливом неведении ждали и молили своих богов о даровании победы товарищам.
Солнце взошло. На стене крепости толпами стояли хазары и безмолвно смотрели на противоположный берег.
На острове русские ратники и их сторонники все как один были на откосном берегу, и их взоры устремились туда же.
Каган-беки случайно скосил глаза на посад и подумал: «Вот сейчас бы ударить по урусам. Они не успели бы даже добежать до завалов и встать в оборону!»
Он уже собрался было отдать нужный приказ, но понял бессмысленность его, ибо хазарские богатуры в крепости также не были способны к бою. Оставалось одно — ждать!
И вот издалека раздался сначала неясный, непонимаемый клик. Одновременно с ним от противоположного берега, залитого дымом, отделилась точка, она быстро росла, и люди разглядели, что это плыл челнок. Одна из сторожевых ладей шевельнулась и пошла наперерез. Клик издали стал набирать силу, вот он достиг ладей и, словно отскочив от них, полетел к Саркелу:
— Пер-рун!
— Пер-рун! Р-руссы-сы! — громыхнуло над рекой. Каган-беки Асмид закрыл уши ладонями, чтобы не слыхать имени ненавистного бога урусов, с которым они так бесстрашно шли в яростные сражения и с которым теперь утверждали радость своей победы.
Богатыри на острове гремели победным кличем, и слезы катились из глаз их. Печенеги вторили руссам. И даже христиане — готы, болгары и греки — раз за разом выкликали имя грозного языческого бога славян.
Челнок тем временем подлетел к острову. Тысяцкий Остромир с сияющим лицом встал перед Добрыней:
— Брат! Победа! В ночной битве развеяны все полки козарские! Ворог бежал, побросав стяги! Слава!
— Слава! Слава! Слава! — взметнули клинки и копья над головами руссы и их союзники...
Каган-беки великой Хазарии и все его богатуры с ужасом смотрели вниз. А к острову со всех сторон летели острогрудые стремительные урусские кумвары и в каждой сидело по сорок воинов.
— Это мой позор и моя смерть! — сказал громко Асмид и сам не заметил этого.
— Урусам еще Саркел взять надо, а он неприступен, — сказал Амурат-хан.
Каган не удостоил его ответом.
