Ирена Асе - Шпионские игры царя Бориса
— Ты ешь, ешь, — уговаривал Власьев француза. — Грибочков вот возьми, чудесные боровики. Федор на местном торгу купил. Не люблю пить, но тебе после такого путешествия и рюмку хлебного вина выпить не грех.
Бедняга Божан Иванов прекрасно знал, что такое русское хлебное вино — напиток, куда более крепкий и опасный, чем любое из вин его родины. Француз просто запаниковал: пить такое на голодный желудок! Робко сказал:
— Можно, я лучше грибочков?
— Вот это правильно, я и сам пить не люблю. Ты погоди о встрече с Тимофеем, да о битве и войне докладывать, скажи, сначала, как добирался.
Француз состроил умильное выражение:
— Боярин, не прогневайся!
— Ну, что ты еще учудил?
— Нацепил себе перо на шляпу и стал выдавать себя за французского дворянина де Божана.
— И зачем? А вдруг кто не поверил бы?
— Да, если б я представился слугой, тогда бы не поверили! Зачем такого дорого жеребца мне дали, одежду господскую, денег много?! Так никто, кроме дворян да купцов, не путешествует. Но купец без телег с товарами не ездит, значит — шевалье де Божан.
— Подожди. Что еще за шевалье?
— Да это по-французски шляхтич означает. Дворянин.
Афанасий Иванович задумался. А ведь во всем прав Божан. Но строго спросил его:
— Небось, дворянином стал, чтобы легче было девкам юбки задирать?
— Да ни с одной девкой в путешествии близок не был, Богом клянусь! Верен я остался Анисье.
Последнюю фразу Божан произнес с некоторым сожалением, чего, впрочем, не заметил даже опытный дипломат Афанасий Иванович. Быть может, потому, что думал уже о другом.
— Значит, в пути представлялся дворянином? А если кто из тех, кого ты встречал в пути, вдруг увидит тебя слугой? Да растрезвонит, что ты самозванец, да выпороть как следует потребует кнутом! Так, чтоб либо дух из тела вон, либо месяц сидеть не мог!
Божан растерялся:
— Так что ж теперь делать? Молодой я, глупый еще, наверное. Совсем о том не подумал.
— Я вижу только один выход, — серьезным тоном продолжил Власьев.
— Какой? — оживился молодой человек, услышав, что выход все-таки есть.
— Вернемся в Москву, брошусь в ноги великому Государю, чтобы возвел тебя во дворяне и тем спас твою непоротую задницу, — с улыбкой произнес Власьев.
У француза захватило дух. Он, сын колбасника, станет дворянином! Вот Анисья обрадуется! Да она его на руках на радостях от Вильно до Москвы нести будет готова. Аниська ведь нежная и мягкая, но сильная. Русские женщины — это вам не француженки. В тот момент Московия казалась сыну марсельского ремесленника самой прекрасной страной на свете!
— А то, что услышал о битве при Кокенгаузене успеешь еще мне рассказать, — заметил Власьев и продолжил. — Времени у нас много. Видно, придется нам долго в Вильно пожить… Приходил тут ко мне вчера один шляхтич от польского канцлера, говорил: «Король при войске в Ливонии и надо бы вам ехать к нему». А наш второй посол боярин Салтыков-Морозов в ответ сказанул: «Мы этого и слушать не хотим, Великий Государь послал нас к королю в Польшу или в Великое княжество литовское, а в Ливонию нам хаживать не велел. А нам против царского приказа ничего сделать нельзя».
И вот что я тебе, Божан, расскажу. После слов боярина Салтыкова-Морозова этот шляхтич помрачнел и пояснил, что нам придется долго ждать. И даже добавил, мол, мы и так поспешили приехать, понимать же были должны, что король занят. Тогда боярин Салтыков-Морозов рассердился и молвил в ответ: «Таких бы непригожих и гордых слов паны вперед к нам не приказывали, нынешнее перемирие короне Польской и Великому княжеству Литовскому больше нашего надобно, потому, что у вас многие недруги и войны частые, да у вас же хлебный недород, а у великого государя нашего Божиею милостию и его государским счастьем недорода никакого нет».
— Гордые, значит, паны стали, — заметил Божан Иванов. — Знамо дело, с чего возгордились — шведские полки, как орешки щелкают…
— Чувствую, не терпится тебе о сем рассказать. Слушаю со вниманием!
Доклад француза думному дьяку Власьеву был подробным и обстоятельным, к рассказу Тимофея Выходца он добавил всё, что видел и слышал в дороге. Афанасий Иванович подумал про себя: «Поехал в империю за женихом для Ксении, жениха не привез, зато клад в Пльзене нашел. Ай да Божан!»
Закончив доклад, Божан Иванов робко сказал:
— Боярин, дозволь спросить.
— Да спрашивай, чего таким робким вдруг стал?
— А в Ливонию нам потому нельзя ехать, дабы не было это признанием, что она польская?
— Верно понял. А значит, будем короля ждать в Вильно, сколько понадобится, — хоть год…
На следующий день Афанасий Иванович вместе с Божаном пошел прогуляться по Вильно. Город был небольшим, несравнимым с Ригой, но посмотреть было на что. Красивая башня на высоком холме, рядом — замок с мощными укреплениями, величественный костел Святой Анны, комплекс зданий университета и академии иезуитов… Чувствовалось, что в городе чтут христианство: монастырь тринитариев находился, к примеру, у Ратушной площади… А вот на Ратушной площади царило уныние. Продавцов на торгу было немного, продовольствие стоило столько, что Божан удивился.
— Придется нам затянуть пояса потуже, — с тревогой сказал думный дьяк Власьев.
— Я могу багеты печь и колбасы на всех делать, — предложил неунывающий Божан Иванов…
* * *5 января 1602 года (по новому стилю), когда в Москве готовились к Рождеству, в Вильно наконец-то начались переговоры. Московские послы требовали в договоре о перемирии титуловать царя полным титулом: «Божией милостью Государь Царь и Великий Князь Борис Фёдорович всея Руси, Владимирский, Московский, Новгородский, Царь Казанский, Царь Астраханский, Государь Псковский, Великий Князь Смоленский, Тверской, Югорский, Пермский, Вятский, Болгарский и иных. Государь и Великий Князь Новагорода Низовския земли, Черниговский, Рязанский, Полоцкий, Ростовский, Ярославский, Белозерский, Лифляндский, Удорский, Обдорский, Кондийский, и Обладатель всея Сибирская земли и великие реки Оби и Северные страны Победитель, и Государь Иверские земли Грузинских Царей и Кабардинские земли Черкасских и Горских Князей и иных многих Государств Государь и обладатель».
В то же время москвичи категорически отказывались титуловать Сигизмунда королем Швеции. Скандинав на польском троне вспылил и предложил прервать переговоры…
Вечером суровый и печальный канцлер (он же коронный гетман) Ян Замойский явился во дворец и, укоризненно глядя на Его Величество, с идеальной вежливостью отчитал короля, как мальчишку:
