Умирающие и воскресающие боги - Евгений Викторович Старшов
Самосожжение Геракла. Художник Г. Рени
Однако, по ходу дела, и Гомер сам себе противоречит, и мы сейчас это покажем, разбираясь в следующем вопросе: смогли ль эллины беспрепятственно принять мысль об обожествлении, а не только о героизации Геракла? Ведь и у Диодора ясно обрисовано постепенное перерастание культа героя в культ бога!
По ходу дела, с осмыслением обожествления человека у них-таки возникли серьезные трудности. Гомеровский Одиссей встречает Геракла, как и положено, в царстве теней, т. е. Аидовой преисподней, и натяжно пытается объяснить это несоответствие обожествлению следующим образом, «вводя» призрак:
«Видел я там, наконец, и Гераклову силу, один лишь
Призрак воздушный; а сам он с богами на светлом Олимпе
Сладость блаженства вкушал близ супруги Гебеи, цветущей
Дочери Зевса от златообутой владычицы Геры.
Мертвые шумно летали над ним, как летают в испуге
Хищные птицы; и, темной подобяся ночи, держал он
Лук напряженный с стрелой на тугой тетиве, и ужасно
Вдруг озирался, как будто готовяся выстрелить; страшный
Перевязь блеск издавала, ему поперек перерезав
Грудь златолитным ремнем, на котором с чудесным искусством
Львы грозноокие, дикие вепри, лесные медведи,
Битвы, убийства, людей истребленье изваяны были:
Тот, кто свершил бы подобное чудо искусства, не мог бы,
Сам превзошедши себя, ничего уж создать совершенней.
Взор на меня устремив, угадал он немедленно, кто я;
Жалобно, тяжко вздохнул и крылатое бросил мне слово:
“О Лаэртид, многохитростный муж, Одиссей благородный,
Иль и тобой, злополучный, судьба непреклонно играет
Так же, как мной под лучами всезрящего солнца играла?
Сын я Крониона Зевса; но тем от безмерных страданий
Не был спасен; покориться под власть недостойного мужа
Мне повелела судьба. И труды на меня возлагал он
Тяжкие. Так и отсюда был пса троеглавого должен
Я увести: уповал он, что будет мне труд не по силам.
Я же его совершил, и похищен был пес у Аида;
Помощь мне подали Эрмий и дочь громовержца Афина”.
Так мне сказав, удалился в обитель Аидову призрак».
(«Одиссея», XI, 601–627)
Критические умы это никак не удовлетворяло, и сначала по тому поводу язвил Цицерон: «И что касается тех, которые, как ты утверждаешь, из людей стали богами, приведи основание, каким образом это могло произойти и почему перестало происходить, я охотно поучусь. А при нынешнем положении дела я не постигаю, каким образом тот, для которого, как говорит Акций, “на горе Эте возложены были факелы”, из этого огня достиг “вечного училища своего отца”. И, однако, Гомер представляет, что его, как и других умерших, Улисс посещает в подземном царстве» («О природе богов», III, 41).
А потом обсмеял Лукиан в своих «Разговорах в царстве мертвых»:
«Диоген. Не Геракл ли это? Да это он, клянусь Гераклом! Лук, палица, львиная шкура, рост – Геракл с ног до головы! Значит, ты умер, будучи сыном Зевса? Послушай, победоносный, ты мертв? Я тебе на земле приносил жертвы как богу.
Геракл. И хорошо делал: сам Геракл живет на небе вместе с богами “близ супруги Гебы цветущей”, а я только его призрак.
Диоген. Как же это? Призрак бога? Можно ли быть наполовину богом, а наполовину мертвецом?
Геракл. Да, ибо умер не он, а я, его образ.
Диоген. Понимаю: он тебя отдал Плутону в качестве своего заместителя, и ты теперь мертвец вместо него.
Геракл. Что-то в этом роде.
Диоген. Отчего же Эак, который всегда так точен, не узнал, что ты не настоящий, и принял подмененного Геракла?
Геракл. Оттого, что я в точности на него похож.
Диоген. Это правда: сходство такое, что ты действительно и есть он сам. Как ты думаешь, не вышло ли наоборот, не ты ли сам Геракл, а призрак живет с богами и женился на Гебе?
Геракл. Ты дерзок и болтлив. Если ты не перестанешь издеваться надо мной, я тебе сейчас покажу, какого бога я призрак!
Диоген. Ну вот! Вытащил лук и готов стрелять! Я уже раз умер, так что мне нечего бояться тебя. Но скажи мне, ради твоего Геракла, как было при его жизни? Ты уже тогда был призраком и жил вместе с ним? Или, может быть, при жизни вы были одним существом и только после смерти разделились: он улетел к богам, а ты, его призрак, как и следовало ожидать, сошел в преисподнюю?
Геракл. За твои насмешки тебе совсем не следовало бы отвечать; но я все-таки и это скажу тебе. Что было в Геракле от Амфитриона, то и умерло, и это именно – я, а что было от Зевса, то живет на небе с богами.
Диоген. Теперь я все отлично понимаю: Алкмена, говоришь ты, родила одновременно двух Гераклов – одного от Амфитриона, другого от Зевса, и вы были близнецами от разных отцов, только никто не знал об этом.
Геракл. Да нет же, ничего ты не понимаешь: мы оба – один и тот же.
Диоген. Не так легко понять, что два Геракла были соединены в одно, разве только представить себе тебя чем-то вроде кентавра, человеком и богом, сросшимися вместе.
Геракл. Да разве ты не знаешь, что все люди таким же образом составлены из двух частей – души и тела? Отчего же невозможно, чтобы душа, происходящая от Зевса, пребывала на небе, а я, смертная часть, находился в царстве мертвых?
Диоген. Но, почтенный сын Амфитриона, все это было бы прекрасно, если бы ты был телом, а ты ведь бестелесный призрак. Таким образом выходит уже тройной Геракл.
Геракл. Отчего же тройной?
Диоген. А вот рассуди сам: настоящий Геракл живет на небе, ты, его призрак, – у нас, а тело его уже обратилось в прах на Эте, – всего, значит, три. Тебе надо теперь придумать третьего отца для тела.
Геракл. Ты дерзок и настоящий софист. Кто ты такой?
Диоген. Диогена Синопского призрак, а сам он, клянусь Зевсом, не “с богами на светлом Олимпе”, но живет вместе с лучшими среди мертвых и смеется над
