Луи Буссенар - Капитан Сорви-голова
Сквозь пелену дыма и огня Сорви-голова заметил эту полную трагизма сцену, но, поглощенный борьбой, он был лишен возможности стать между врагами, непримиримыми даже в объятиях смерти.
С их губ, покрытых розовой пеной, срывались проклятья, а из простреленной навылет груди била фонтаном алая кровь.
Наконец они сблизились, схватились, стали душить друг друга, стараясь похитить один у другого жалкий остаток и без того покидавшей их жизни. Зашатавшись, они упали, но продолжали драться, катаясь по земле.
— Будь ты проклят, английский пес! — хрипел один.
— Бандит!.. Убийца!.. — едва шептал другой. Этих двух умирающих людей все еще разделяла бездна беспощадной и кровавой ненависти, вырытой войной между двумя народами.
Борьба отняла у них последние силы. Их руки стали коченеть, но устремленные друг на друга глаза все так же пылали. Оба судорожным усилием приподняли голову.
— Да здравствует королева!.. Да здравствует Англия с ее новой колонией!.. — произнес Патрик слабеющим голосом.
— Да здравствует независимость!. Да здравствуют наши свободные республики! — одновременно с ним воскликнул юный бур.
И оба упали мертвыми.
В сражении между тем наступило временное затишье. Огонь затихал. Потери буров были невелики, но весьма чувствительны для их слабого по численности состава.
Англичане же понесли огромный урон. Все подступы к ущелью были завалены трупами. Устрашенный этим зрелищем, командир решил отказаться от лобовой атаки. Шутка сказать — половина его войска выбыла из строя!
Англичане выдвинули вперед две артиллерийские батареи и послали эскадроны кавалерии в обход обоих флангов бурской позиции, чтобы попытаться взять ее с тыла. Короче говоря, противник терял время, а именно этого-то и добивался Сорви-голова Прошел час. Надо продержаться еще шестьдесят минут, и тогда армия генерала Бота будет спасена. Но смогут ли они продержаться?
Фанфан, лежавший в окопе между командиром и доктором, услышал последние возгласы Поля и Патрика. Обернувшись, он увидел их трупы.
— Боже!.. Поль убит! — вырвалось у него. Две крупные слезы, которых он и не пытался сдержать, скатились по щекам парижанина.
Фанфан рванулся было к своему другу — ему хотелось еще разок взглянуть на него, проститься с ним, попытаться пробудить в нем хоть искорку жизни. Но Сорви-голова, подавив усилием воли подступавшие к горлу рыдания, одернул Фанфана с напускной суровостью, плохо скрывавшей его собственное жгучее горе:
— Ни с места! Не имеешь права напрасно рисковать жизнью.
— Верно… Бедный Поль!
— Да. Но минутой раньше, минутой позже наступит и наш черед…
Жан был прав: после недолгого затишья вспыхнула еще более жаркая, еще более ожесточенная битва. Английский генерал стремился во что бы то ни стало сломить сопротивление бурского арьергарда, который мешал ему атаковать армию генерала Бота. Он не отступал ни перед какими жертвами, лишь бы уничтожить эту горсточку людей.
Пушки забрасывали картечью ущелье и ямы, в которых укрывались буры. За огнем пушек в проломы, пробитые картечью, хлынул свинцовый ливень пуль.
Время от времени то тут, то там падали пораженные насмерть защитники этих африканских Фермопил[112].
Сорви-голова с замиранием сердца отмечал, что с каждой минутой все уменьшалось количество светлых дымков, по которым он судил о числе оставшихся в живых товарищей. Да, таяли люди, таяли и патроны. Пули в этом сражении расходовались с угрожающей быстротой.
И неудивительно, что огонь англичан свирепствовал все с той же силой, в то время как огонь буров явно стихал.
Подумать только: двести человек против целой армии!
Стоило буру чуть приподняться над укрытием, чтобы выстрелить, как на его голову обрушивались тысячи пуль. Даже этого краткого мгновения было вполне достаточно, чтобы навсегда пригвоздить отважного стрелка к его посту.
Но сколько же все-таки их осталось? Шестьдесят? Пятьдесят? Сорок человек? Сорви-голова не знал.
Бурские бойцы уже не видели и не слышали друг друга, они думали только о том, как бы поглубже вдавиться в землю, чтобы спастись от свинцового и стального урагана, бушевавшего над ними, да умудриться еще отвечать на него и бить в густую массу людей и коней, снова ринувшихся на приступ.
Прибежал гонец генерала Бота. Тяжело раненный, весь в поту и крови, он упал подле командира Молокососов.
— Что слышно? — спросил Сорви-голова.
— Огромные трудности. Сильно мешает подъем воды… Генерал умоляет вас продержаться еще хоть четверть часа.
— Продержимся!
И Молокососы усилили огонь. Они опустошали свои патронташи, безжалостно расходуя остаток пуль.
Англичане сосредоточили огонь по траншее, в которой скрывались последние защитники ущелья. Пули вспахивали землю и настигали закопавшихся в ней бойцов.
Кучка отважных буквально таяла.
Теперь рядом со своим командиром дрались всего двадцать стрелков, но эти двадцать человек бились, как исполины.
Спешившиеся драгуны приближались медленно и осторожно. Минуты тянулись, будто часы…
Подле Жана свалился убитый наповал Папаша-переводчик. Другая пуля угодила в лоб доктору Тромпу. Он умер мгновенно, даже не вскрикнув.
Бедный доктор! Оказывается, далеко не всякая пуля гуманна.
Тогда Сорви-голова, Фанфан, а с ними и вся маленькая кучка оставшихся в живых, но израненных и обагренных кровью Молокососов поднялись в окопах и встали во весь рост. Десять последних бойцов и десять последних патронов.
— Сдавайтесь! Сдавайтесь!.. — закричали им англичане.
Вместо ответа Фанфан принялся насвистывать марш Молокососов, а Сорви-голова в последний раз скомандовал:
— Огонь!
Раздался слабый залп, вслед за которым дружный хор звонких голосов прокричал:
— Да здравствует свобода!
Англичане ответили мощным ружейным залпом, громовым эхом прокатившимся по всему ущелью. Юные герои, сраженные вражескими пулями, все до одного пали на своем боевом посту.
Путь через ущелье был свободен.
Эскадрон Молокососов перестал существовать, но его славная жертва не пропала даром: армия генерала Бота была спасена.
Завоеватели продвигались с опаской, озираясь по сторонам. Впереди, ведя на поводу коней, шли драгуны. За ними следовал отряд конных волонтеров в фетровых шляпах с приподнятым бортом. Эскадрон настоящих великанов.
Во главе его шествовал капитан, с грустью взиравший на картину кровавого побоища.
Вдруг при виде двух тел в груде мертвецов у него вырвался горестный крик:
