Иван Кошкин - Илья Муромец.
— Спрашиваешь, вспомнят ли, Алеша? А оно важно? — Муромец обвел взглядом собравшихся и громко спросил: — Кто сейчас вспомнит великий подвиг Святогора-богатыря? С кем бился он?
Воины переглядывались, качали головами.
— Рассказывают, что, мол, с Микулой спорил, пробовал тягу земную поднять — то-то Селянинович над этими небылицами смеется. Всякую глупость и непотребство про него плетут, про мертвого уже, — Илья поднял сжатый кулак. — А ведомо ли, для чего он рожден был, со всей силой своей, что земля не держала — только по Святым горам и ездил.
— Да не томи, Илья, — крикнул Добрыня. — Все знают, ты с ним побратимом был, ты при нем до смерти оставался.
— Не был побратимом, — покачал головой Муромец. — Просто наехал случайно, как по Святым горам ходил. Он умирал уж, лежал в каменном гробу, что сам себе вытесал. Я с ним просто последний его месяц провел — он был живой душе рад.
Илья помолчал, затем развел руки и глухим, словно из бездны времени идущим голосом запел:
Как из далеча, далеча, из чиста поля,Из того было раздольица из широкогоЧто не грозная бы туча накатилася,Что не буйные бы ветры подымалися,Выбегало там стадечко змеиное,Не змеиное бы стадечко — звериное.Наперед-то выбегает лютый Скимен-зверь.Как на Скимене-то шерсточка буланая,Не буланая-то шерсточка — булатная,Не булатна на нем шерсточка — серебряна,Не серебряная шерсточка — золотая,Как на каждой на шерстинке по жемчужинке,Наперед-то его шерсточка опрокинулась.У того у Скимена рыло как востро копье,У того у Скимена уши — калены стрелы,А глаза у зверя Скимена как ясны звезды.Прибегает лютый Скимен ко Днепру-реке,Становился он, собака, на задние лапы,Зашипел он, лютый Скимен, по-змеиному,Засвистал он, вор-собака, по-соловьему,Заревел он, вор-собака, по-звериному.От того было от шипу от змеиногоЗелена трава в чистом поле повянула;От того было от свисту от СоловьеваТемны лесы ко сырой земле клонилися;От того было от рева от звериногоБыстрой Днепр-река сколыбалася,С крутым берегом река Днепр поровнялася,Желты мелкие песочки осыпалися,Со песком вода возмутилася,В зеленых лугах разливалася,С крутых гор камни повалилися,Крупны каменья по дну катятся,Мелки каменья поверху несет.Заслышал Скимен-зверь невзгодушку:Уж как на небе родился светел месяц,На земле-то народился могуч богатырь.[87]
Воины потрясенно молчали, наконец Добрыня молвил:
— Так он со Скименом бился? — Змееборец перекрестился.
— А кто такой Скимен? — с непривычной робостью спросил Улеб.
— Того никто толком не знает, — сказал Добрыня. — Ведомо лишь, что он всем Змеям и Лютому Зверью отец был. Змея Семиглавая, что я пришиб, — от его корня.
Улеб поежился, не в силах представить такое чудовище, а Сбыслав посмотрел на Илью и спросил:
— На что он хоть похож-то был?
— Того Святогор не сказал, — покачал головой Илья, — лишь зуб показал Скименов, он валялся рядом с гробом. А мне и одного зуба хватило, чтобы день трястись. Так ты спрашивал, Алеша, вспомнит ли кто? — голос Ильи загремел над степью. — А подумай лучше, каково это — ради одного боя на свет родиться, а потом две тысячи лет одному смерти ждать. Он ведь волот был, в два раза меня выше ростом, его меч вчетвером не потянуть. И он не роптал, жил, как жил, на своей горе, там и помер, я его гроб закрыл, еле крышку поднял.
Воины, что лежали вокруг костра, встали, крестясь, сидеть не остался никто.
— Не ради памяти людской сражаемся, — в первый раз за вечер подал голос Поток, — а чтобы земля и род наш жили. Вспомнят не вспомнят — неважно, важно, чтобы было кому вспоминать. Спасибо за быль твою, Илья Иванович, потешил ты мне душу, порадовал.
Все согласно кивнули, признавая, что былина была хороша, лучше не расскажешь. Сбыслав пытался представить такую тьму времени — две тысячи лет, и не смог, разум такое вмещать отказывался.
— Ну что же, — сказал князь. — Уже павших мы помянули, добрую былину послушали. Спасибо, Илья, я не знал про Святогора, и прав Поток — на душе легче стало. Ложимся спать, господа бояре и дружина, завтра нам день ратный.
Улеб разбудил Сбыслава за два часа до рассвета — пора было выступать до места. Якунич быстро оседлал коня, затем объехал поднимающихся воев. С непривычки к ночлегу в поле многие осипли, перхали, но собирались быстро. Воевода заметил, что коней на ночь расседлали все, а многие и почистили как следует — вчерашний бой хоть и не превратил киевлян в дружинников, все же кое-чему научил. Начальные над тысячами докладывали о том, сколько у них людей — выходило, что за ночь убежали немногие. Стало быть, оставшиеся готовы биться, хоть и понимают, что могут сложить в бою голову. С грехом пополам построились, когда на востоке появилась робкая полоска света, — пора было поспешать, и Сбыслав велел выступать, отставшие догонят, а нет — грех на них. Порубежники уже ушли вперед, по их следу двинулось Киевское войско, не ровно, но решительно, Якунич, рыся вдоль полков на тяжелом франкском жеребце, всматривался в лица воев. Им было страшно, многие шептали молитвы, другие, наклонив голову, смотрели вперед исподлобья, но они шли, иного было не нужно. У Кловского урочища миновали варягов — заморские гости уже встали привычной стеной и наскоро грызли сухари, запивая их водой, проходивших мимо киевлян северные воины приветствовали веселыми и насмешливыми криками, к счастью, кричали по-своему, и их мало кто понял. Переправились через Клов ручей, от Лыбеди поднимался туман, и Сбыслав, беспокоясь, приказал идти рысью. Войско сразу растянулось, кто-то даже вылетел из седла и, хромая, бежал за лошадью, но все же к шляху успели вовремя, и как раз успели построиться поперек поля, как туман накрыл полки.
Сбыслав стоял впереди войска и чувствовал, что, несмотря на промозглое утро, ему жарко — хоть ферязь скидывай. Вчера у Золотых Ворот был не бой — так, стычка, печенеги бежали раньше, прежде чем с ними сшиблись. Здесь все будет иначе, киевлянам придется принять натиск Орды грудью — выстоят ли? Якунич мог быть уверен только в шести сотнях дружинной молоди — эти хоть и не все были в настоящем бою, но, по крайности, учились ратному делу под присмотром старших дружинников, умели сидеть в седле, бить копьем и рубить мечом как надо, а не махать, словно палкой. Опасней всего было, если печенеги не полезут в ближнюю рубку, а встанут на выстреле и начнут закидывать киевлян стрелами. Доспехи в киевских полках — хорошо, если у одного из пяти, остальные натянули тулупы да кожухи поверх рубах. Шеломы тоже как бы не у половины, а щиты... Так ими ведь надо уметь закрыться.
