Морис Дрюон - Когда король губит Францию
– Охотно, ваше преосвященство, охотно. Что вам угодно мне сказать?
С минуту я стоял, подняв глаза к небу, как бы моля Всевышнего просветить меня. Нет, я и в самом деле молился, но я также поджидал, когда герцог Афинский, оба маршала, герцог Бурбонский, епископ Шово, в котором я рассчитывал найти единомышленника, Жан де Ланда, Сен-Венан, Танкарвилль и кое-кто еще, в том числе Протоиерей, подойдут поближе. Ибо сейчас уже не время было разговаривать с глазу на глаз или вести беседу за обедом, как в Бретее или Шартре. Я хотел, чтобы меня слышали все, не только один король, но и самые знатные люди Франции, и чтобы они были свидетелями моего демарша.
– Дражайший сир,– начал я,– здесь собрался весь цвет рыцарства французского королевства, им несть числа, и идут они против горстки людей, ибо по отношению к вам англичан всего горстка. Они не могут устоять против вашей силы, и было бы воистину благороднее с вашей стороны отпустить их, не затевая боя, чем рисковать всем этим славным рыцарством и погубить как с той, так и с другой стороны сотни и тысячи добрых христиан. Говорю вам это по повелению нашего Святейшего отца, который поручил мне, как своему нунцию, облекши меня всей полнотою власти, споспешествовать делу мира, ибо таково повеление Божье, ибо по воле Господней должен воцариться мир между христианскими народами. И еще молю вас именем Всевышнего, разрешите мне вновь увидеться с принцем Уэльским, дабы внушить ему, сколь огромная опасность грозит англичанам с вашей стороны, и постараться образумить его.
Если бы он, король Иоанн, мог меня укусить, я думаю, что он не преминул бы это сделать. Но кардинал на поле боя – это все-таки производит впечатление. И герцог Афинский важно склонил голову, а за ним и маршал Клермон и его высочество Бурбон. Я добавил:
– Дражайший сир, нынче воскресенье, день Господень, и вы только что отстояли мессу. Так ли уж вам по душе трудиться во имя смерти в день, посвященный Господу нашему? Дайте же мне хоть возможность переговорить с принцем!
Король Иоанн оглядел своих сеньоров и понял, что он, христианнейший государь, обязан снизойти к моим мольбам. Если произойдет нечто непоправимо роковое, то первым в этом будет виноват он и все усмотрят в случившемся карающую длань Провидения.
– Будь по-вашему,– сказал мне король.– Нам по душе уступить вашей просьбе. Только возвращайтесь не мешкая.
Тут я чуть было не задохнулся от гордыни... да простит мне Господь прегрешение сие... В эту минуту я почувствовал, сколь велико превосходство церковника, князя Господня, над владыками земными. Будь я вместо вашего отца графом Перигорским, разве был бы я облечен такой властью. И я подумал еще, что свершил дело всей жизни моей.
Все в том же сопровождении четырех моих копьеносцев, все так же предшествуемый папским стягом, поскакал я к холму по той самой дороге, что разведал Рибмон, держа путь на небольшой лесок, где расположился лагерем принц Уэльский.
– Принц, добрый сын мой,– начал я, ибо на сей раз я уже не называл его «ваше высочество», дабы дать ему почувствовать всю слабость его,– если бы вы и впрямь могли оценить всю мощь короля Франции, как только что оценил ее я, вы бы охотно пошли на соглашение с ним, чего я и хочу добиться, и постараюсь, если только смогу, примирить вас.– И я рассказал ему, сколь велико французское воинство, которое я видел у городка Нуайе.– Смотрите же, сколько вас и каковы ваши позиции... Неужели вы рассчитываете здесь долго продержаться?
Э-э, нет, долго ему здесь не продержаться, и он сам это отлично понимал. Единственное его преимущество заключалось в удачном выборе позиций на холме, поросшем лесом; его ретраншементы можно было смело назвать чудом военного искусства. Но люди его уже начали страдать от жажды, ибо на пригорке воды не оказалось; ходить за водой надо было к ручью Миоссон, который протекал под холмом, но там стояли французы. Съестных припасов у англичан оставалось лишь на один-единственный день. Под саксонскими усами этого принца-опустошителя уже не сверкала белозубая улыбка! Ежели бы он не сидел в кругу своих рыцарей Чендоса, Грейли, Варвика, Суффолка, не спускавших с принца глаз, он признал бы, пожалуй, что в их положении надеяться не на что, тем паче что и приближенные его думали то же самое. Разве что на чудо... и, быть может, чудо это свершится с моей помощью. Тем не менее он согласился не сразу, не желая поступиться рыцарской честью:
– Но, монсеньор Перигорский, я уже говорил вам в Монбазоне, что я не имею права заключать мирные договоры, не испросив воли отца моего, короля...
– Добрый мой принц, выше воли королей Божья воля. Ни ваш отец король Эдуард, восседающий на престоле в Лондоне, ни Господь, восседающий на небесном престоле, никогда не простят вам, что вы погубили столько хороших, храбрых людей, вверенных под ваше покровительство, хотя вы могли поступить иначе. Согласны ли вы, чтобы я обсудил условия и вы, не поступившись рыцарской своей честью, смогли бы избежать жестокой битвы, исход коей весьма и весьма сомнителен?
Черные доспехи и красная мантия друг против друга. Шлем, увенчанный тремя белыми перьями, казалось, вопрошает мою красную шапку и пересчитывает втихомолку нашитые на ней шелковые кисточки. Наконец шлем утвердительно кивнул.
Проезжая все той же дорогой, где проходил утром Эсташ, я успел, однако, заметить тесные ряды английских лучников за палисадом из кольев, которые они вбили в землю; и вот я вновь стою перед королем Иоанном. Я прервал, очевидно, уже давно начавшийся разговор, и по некоторым обращенным ко мне взглядам я догадался, что не все тут поминали меня добром. Поджарый Протоиерей стоял, переминаясь с ноги на ногу, и насмешливо поглядывал в мою сторону из-под своей монтобанской шляпы.
– Сир, я видел англичан,– начал я.– Вам незачем торопиться, незачем немедленно идти в бой, и вы ровно ничего не потеряете, если отдохнете здесь немного. Ибо с тех позиций, какие они сейчас заняли, им не убежать от вас, не скрыться. Воистину я считаю, что вы могли бы взять их без боя. Посему молю вас, соблаговолите дать им отсрочку до рассвета завтрашнего дня.
Без боя... Я заметил, как при этих словах насупились граф Иоанн Артуа, Дуглас и даже сам Танкарвилль и сердито тряхнули загривками. Им-то как раз и мечталось идти в бой. Но я твердил свое:
– Сир, ежели вам угодно, не делайте никаких уступок вашему врагу, но уступите день сей Господу Богу.
Коннетабль и маршал Клермон поддержали мое предложение об отсрочке...
– Подождем и сначала узнаем, что предложит нам англичанин и что можем потребовать у него мы сами,– ведь мы ничем не рискуем...
Зато маршал Одрегем – о, только лишь потому, что Клермон был одного мнения со мной,– тут же из чистого упрямства начал отстаивать противоположное и проговорил достаточно громко, чтобы слышал я:
