Саймон Скэрроу - Британия
Глабр посмотрел на двух друзей и кивнул:
– Конечно. Дайте мне знать, если я смогу что-то для вас сделать.
Как только он вышел, Макрон приблизился к Катону и указал на стул, стоявший рядом со столом:
– Присядь, парень.
– В чем дело? – резко спросил Катон, но сел, хотя Макрон остался стоять. – Что происходит? Говори.
– Ладно… После того как я со своими ребятами вступил в схватку, чтобы помочь Глабру, я спросил у него, откуда он приехал. Он ответил, что его прислали из Рима. И еще сказал, что знаком с семьей сенатора Семпрония и Юлией. Перед самым отъездом Глабр узнал новости…
– Новости?
– О твоей жене.
Атмосфера в палатке стала предельно напряженной, Катон не сводил пристального взгляда с друга.
– Дружище, я должен сказать тебе нечто очень плохое. Самое худшее. Юлия мертва.
Катон молчал, застыв в полнейшей неподвижности.
– Юлия умерла, – повторил Макрон, чтобы прервать невыносимое молчание. – Мне очень жаль.
– Менее месяца назад я получил от нее письмо. Этого не может быть… Как? Как она умерла?
– Глабр сказал, что она простудилась. Юлия еще не оправилась после рождения ребенка. Однако Луций жив. Боги решили смягчить твою потерю.
– Да, наверное. – Катон откинулся на спинку стула и провел рукой по темным волосам. – Так она умерла?
– Да.
Катон резко поднялся на ноги и быстро подошел к выходу из палатки, где стоял трибун.
– Это правда, Глабр? Что вам известно?
– Правда, господин префект. Я знаю немногим больше того, что рассказал центурион Макрон. Мне сообщил печальную новость отец, который вернулся домой после выражения соболезнований сенатору Семпронию. Все произошло очень быстро. Юлия почти не страдала и умерла во сне. Огромная потеря. Ее все любили. Я… я… – Трибун смущенно замолчал.
– Да. – Катон отвернулся. – Да, благодарю вас, трибун Глабр. Пожалуйста, найдите себе кров и отдохните.
– Конечно, господин префект. Что-то еще?
– Нет, ничего. А сейчас, пожалуйста, уйдите.
Глабр почтительно склонил голову:
– Если я вам потребуюсь, вы найдете меня в штабе. – Он повернулся и поспешно удалился.
Вскоре Макрон услышал, как фыркнула лошадь, трибун вскочил в седло и поскакал к центру лагеря.
Катон медленно вернулся к стулу и сел, все еще находясь в полном оцепенении. Наконец, он посмотрел на Макрона:
– Мертва?
– Боюсь, что так… Ты дрожишь. Давай я накину тебе на плечи плащ.
Он быстро отыскал плащ, покрытый грязью и слегка влажный. Набросив его на плечи Катона, центурион коснулся руки друга.
– Не могу даже сказать, какую скорбь это у меня вызывает, мой мальчик. Богам не следовало забирать ее в таком юном возрасте.
Катон сглотнул и посмотрел на центуриона:
– Пожалуйста, дай мне немного побыть одному.
Макрон увидел боль в глазах друга и кивнул:
– Я подожду снаружи. Если тебе что-то потребуется…
– Да, спасибо.
Центурион немного подождал, потом быстро отступил назад и присоединился к писцам, остававшимся в другой части палатки. Бросив последний взгляд через плечо, он увидел, что Катон наклонился вперед и закрыл лицо ладонями; пальцы, словно когти, вонзились в лоб. Послышался тихий стон, и плечи Катона вздрогнули.
Макрон запахнул кожаный полог, чтобы дать другу возможность предаться скорби об утраченной любви в одиночестве.
Глава 25
– Ну вот, опять… – Макрон оперся о парапет угловой башни и посмотрел в сторону перекрестка.
Наступило позднее утро следующего дня, ночью снова выпал снег. Лагерь, артиллерийские платформы, земляные валы по обоим берегам реки, палубы боевых и грузовых кораблей покрылись сверкающим белым одеялом. Легионеры снова выстроились у кромки воды, дожидаясь приказа о наступлении по перешейку, на котором им предстояло вырывать колья. Римская артиллерия уже начала обстрел вражеских стен – «утренняя ненависть», как называли простые солдаты поток стрел и камней, обрушивавшихся на вражеские позиции.
«Впрочем, никакого заметного результата это не дает», – подумал Макрон, глядя на то, как стрелы ударяют в стены укреплений. Декеанглии и их вожди-друиды оставались в надежных укрытиях, дожидаясь, когда обстрел прекратится, и тогда они сами начнут стрелять по легионерам, пытающимся убрать колья с перешейка. Макрон отметил, что за ночь они успели восстановить существенную часть заграждений, днем уничтоженных римлянами.
– Похоже, снова пойдет снег, – заметил стоявший рядом с Макроном Глабр.
Ветеран поднял голову и посмотрел на темные тучи, собиравшиеся над горами.
– Еще одна неприятность на наши головы.
Оба офицера некоторое время молча наблюдали за происходящим на перешейке.
– Не могу поверить, что не существует другого способа ведения войны, – признался трибун.
– Ну, есть несколько разных вариантов, господин трибун, – ответил Макрон. – Но из-за того, что шторм уничтожил бо́льшую часть грузовых и боевых кораблей, непосредственное форсирование канала невозможно. Как и любые попытки высадиться на остров в другом месте. Осмелюсь предположить, что друиды собрали большие запасы продовольствия, и мы начнем голодать намного раньше, чем у них возникнут проблемы. На мой взгляд, у легата есть только один разумный выход из положения – отступить к Медиолануму, а весной снова попробовать захватить Мону при помощи новых кораблей. Но мы знаем, что Квинтат так не поступит – ведь вскоре прибудет новый губернатор. Вот почему он будет продолжать попытки ворваться на остров через перешеек, несмотря на безнадежность дурацкой затеи.
– Да, дурацкая – самое подходящее слово.
Они посмотрели вниз, на артиллерийскую батарею, откуда Квинтат молча наблюдал за вражескими позициями, пока офицеры толпились вокруг недавно зажженной жаровни, от которой во все стороны летели искры, быстро умиравшие на фоне серого ландшафта Моны. Легат дождался, когда прилив обнажит перешеек и у первой центурии появится возможность пойти в наступление, выстроившись в колонну по восемь человек, после чего повернулся и отдал приказ. Штабные музыканты подняли трубы и подали сигнал к атаке.
Все происходило, как и в предыдущий день, – передовая центурия двинулась вперед по свежему снегу к перешейку, ведущему к острову. И вновь, как только они приблизились к кольям, на них обрушились стрелы и камни пращников.
– Доброе утро.
Макрон повернулся и увидел Катона, поднимавшегося на башню. Его друг выглядел усталым и измученным. Тем не менее он слабо улыбнулся, подойдя к Макрону и Глабру.
– Доброе утро, господин префект, – негромко ответил ему Макрон, не очень представляя, что еще сказать.
Он так долго жил рядом со смертью, что она стала частью обычной жизни; у него на глазах погибали товарищи, о которых он горевал, – но ничто нельзя было сравнить с болью потери, которую испытывал его лучший друг. Если б существовала возможность обменять собственную жизнь на жизнь Юлии, Макрон сделал бы это без колебаний. В глазах Катона застыла тоска, которая была невыносима его другу. Он повернулся и посмотрел в сторону канала, пытаясь придумать, что сказать.
