Багдан Сушинский - Путь воина
— Не говоря уже о том, что хану очень хотелось бы столкнуть меня с донцами. Требуя от них прекратить набеги, я тем самым как бы выступаю союзником хана. А, нарушив свое обещание, дончаки, по существу, объявят войну Украине.
— Как видите, мне нет необходимости слишком долго объяснять здесь все то, что задумано в Бахчисарае, — вежливо склонил голову Карадаг-бей.
Немного поразмыслив, Хмельницкий тяжело вздохнул и, передав свиток Карадаг-бею — он должен был явиться с ним в стан перекопского мурзы, — неохотно произнес:
— Посольство на Дон я, конечно, снаряжу. Причем завтра же. Пошлю наиболее искусных в дипломатии казаков, из тех, что уже бывали на Дону, сражались вместе с донцами и которых там, надеюсь, еще помнят.
— Так и будет передано хану.
— Кстати, где сейчас находятся его войска и сколько у него сабель?
— Мне не велено называть их численность.
— Знать о ней, полковник Карадаг-бей, буду только я. А мы — союзники. К тому же обещаю, что в плен к полякам в ближайшие дни не попаду.
— Я оставил Ислам-Гирея у Перекопа. Там он поджидал еще одного мурзу с войсками. Думаю, дня через два он начнет переправу через Днепр.
Карадаг-бей извещал об этом таким тоном, что поневоле можно было задаться вопросом: а стоит ли вообще ждать подхода «непобедимого войска ислама»?
Словно подтверждая его догадку, Карадаг-бей как бы между прочим добавил:
— Прикиньте, сколько дней вы подарите ляхам [32] для укрепления своей армии и для прибытия свежих полков, если станете еще, как минимум, неделю ждать здесь подхода орды. Да потом еще две недели вам понадобится, чтобы договориться с ордой, обнаружить, где разбит лагерь поляков и добраться до него… И все ради того, чтобы Ислам-Гирей мог объявить на весь Крым, а также Порте, что он добился блестящей победы над войсками Ляхистана.
— Вы правы, Карадаг-бей, или, как выражаются в подобных случаях на Востоке, вашими устами говорит сама мудрость. Вы не будете возражать, полковник, если время от времени я стану прибегать к вашим советам по вопросам, которые касаются взаимоотношений Украины, Крыма и Турции?
— Хану я официально уже не служу. Турции — тоже, хотя и являюсь подданным султана. Но кто в таком случае помешает вам испросить совета у одного из своих полковников, господин командующий?
«По крайней мере теперь к чину полковника он, судя по всему, относится куда серьезнее, чем вначале», — подумал Хмельницкий.
— Сегодня же издам письменный универсал о присвоении вам чина полковника, уважаемый Карадаг-бей. На то время, пока мы как союзники воюем против поляков.
— Уверен, что Тугай-бея это сообщение огорчит не настолько, как мне бы этого хотелось, — улыбнулся полковник.
— Для меня важно, чтобы Тугай-бей тоже не очень-то рассчитывал на помощь хана, а выступил с нами против поляков буквально в ближайшие дни, пока они не опомнились.
— Если я сумел убедить вас, господин командующий, думаю, смогу убедить и Тугай-бея. Хотя это намного сложнее. И, замечу, опаснее.
Два дня спустя разведчики донесли, что коронный гетман Николай Потоцкий создает хорошо укрепленный лагерь на берегу речки Рось, в нескольких верстах от Корсуня. Но, прежде чем основывать его, граф отдал его своим войскам на полное разграбление, после чего приказал сжечь до основания.
— Разве жители города оказывали сопротивление его войскам? — зло спросил Хмельницкий, выслушав доклад об этом начальника своей разведки Урбача.
— Да нет, он вошел в город без боя. Ни одной сабли, ни одной стрелы.
— Тогда чем он оправдывает разграбление и уничтожение Корсуня?! — еще грознее вспыхнул командующий. — Потоцкий находится на своей земле. На территории своего государства. И, насколько мне известно, все еще занимает пост главнокомандующего польской армией.
— Когда будем пытать его, прежде чем посадить на кол, граф станет объяснять свое поведение тем, что немало корсунцев находится сейчас в нашем войске.
— Из-за этого следует сжигать город?
— А еще он объявит это местью за гибель своего сына.
— Его сын погиб в бою, как может погибнуть каждый из нас. — Урбач понимал, что в эти минуты Хмельницкий не его пытается убедить, а самого себя. Аргументы, которые он высказывает сейчас, понадобятся командующему со временем, когда Хмельницкий обратится с жалобой на действия польского командования к королю. Когда нужно будет объяснять причину своего вооруженного выступления иностранным послам.
— Я мог бы сказать проще, — ответил полковник, — действиям Потоцкого вообще нет никакого оправдания.
— Лагерь-то у него крепкий?
— Только-только начал закладывать. Однако место выбрано довольно удачно. Тем более что там еще остались старинные валы, непонятно кем и когда возведенные, но достаточно мощные. Подправить их — и все!
— Расскажешь об этом на совете войсковой старшины, — молвил Хмельницкий. — Нам нужно склонить наших офицеров к тому, чтобы выступать немедленно, пока поляки не сожгли еще десяток городов, пока этот взбесившийся пес Потоцкий окончательно не озверел, пока его войско не пришло в себя после всего, что узнало о битве под Желтыми Водами.
— …О которой уже давно ходят легенды. Не без нашей, естественно, помощи распространяемые, — хитровато ухмыльнулся Урбач. — А уж наших полковников убедить мы сумеем.
Еще через час появились лазутчики, которых несколько дней назад полковник отправил в низовье Днепра. Они донесли, что войска хана подошли к реке и разбили лагерь на левом берегу, готовясь к переправе. Но, судя по всему, с переправой они торопятся.
— И не только с переправой, — заметил Урбач. — Вообще не похоже, чтобы хан слишком уж торопился на помощь нам, на эту войну.
— Потому что уверен: в любом случае мы станем дожидаться его. Или же, наоборот, решил появиться, когда успех следующей битвы уже будет предрешен, — поддержал его Хмельницкий.
11
Корсунь гетман Потоцкий приказал поджечь вечером. Он не просто сжигал этот городок. С наступлением темноты Корсунь должен был запылать как огромная поминальная свеча по его сыну, одному из лучших полководцев Речи Посполитой. Он должен был запылать одновременно со всех концов и, окруженный плотным кольцом войск, всю ночь полыхать между небом и землей, согревая землю, в которую, еще таким молодым, сошел его сын, и в то же время, пытая на огромном костре небо, позволившее, чтобы это страшное убийство состоялось.
— Там осталось слишком много людей, господин коронный гетман, — доложил ротмистр Радзиевский, чей отряд сопровождал Потоцкого во время осмотра города, который, до сожжения, на трое суток был отдан войскам на полное разграбление.
