Хельмут Ханке - На семи морях. Моряк, смерть и дьявол. Хроника старины.

Моряки всех времен-нарекали такие трухлявые ящики весьма нелестными прозвищами: «старая тетка», «плавучий гроб», «корабль смерти», «кастрюля с помпой» (на подобных судах существовала святая заповедь: «Качай помпу или попадешь дьяволу в суп»). И шэнти «Летучий Пилайн» намекает на это обстоятельство:

Судовым владельцам – рай:Знай деньжонки загребай!Если дряхлый гроб течет,Перекрась – и весь расчет!А однажды – бам, бам, бам –Развалился старый хлам.

И корабли первооткрывателей, прежде чем послужить инструментом этих исторических деяний, были уже изрядно потрепаны. Все европейские королевские дворы остро нуждались в пополнении своей казны. Поэтому для Колумба и не заказывали новых кораблей.

Государи стремились купить что подешевле. Кастильский двор, «вспомнив» о неповиновении портового города Палоса во время войны с маврами, в качестве штрафа обязал палосцев поставить короне два снаряженных корабля сроком на двенадцать месяцев. Поскольку палосцы сопротивлялись, у них без долгих размышлений реквизировали уже не две, а три довольно старые каравеллы.

Все три судна пропускали воду столь сильно, что их сразу же должны были отправить на конопатку. Когда при контрольном посещении верфи Колумб отчитал конопатчиков за плохое отношение к работе, они в знак протеста покинули свои рабочие места.

Уже через три дня после исторического отплытия поломался трухлявый руль «Пинты», что вынудило ее зайти на Лансароте, один из группы Канарских островов. Здесь повреждения были устранены, и, кроме того, латинское парусное вооружение «Пинты» было заменено на прямое, потому что при постоянном направлении ветра (а им как раз и приходилось иметь дело именно с таким ветром – пассатом) косые латинские и гафельные паруса были непрактичны.

Из-за своего почтенного возраста корабли Колумба сильно пропускали воду еще на пути к Новому Свету. Ну а при возвращении на родину каждая вахта вынуждена была уже качать помпы.

Пять кораблей Магеллана тоже были старыми посудинами, которые перед отплытием необходимо было полностью перебрать. Помп и рулей не хватало, палубы прогнили, а реи и якоря вообще не удалось отыскать. По-видимому, Магеллану достались уже забракованные суда, исключенные из списков флота.

Сохранившиеся счета на капитальный ремонт этих пяти развалин подтверждают, что любая снасть, любая деталь на них или отсутствовала, или была повреждена. Одних только тросов, сплесней и конопли для ремонта должны были поставить 221 центнер, а кроме того, еще 173 куска парусины, из чего можно заключить, что такелаж на кораблях вообще отсутствовал.

Когда в XIX столетии были созданы судовые регистры и страховые компании, судовладельцы попытались извлечь из этого выгоду. Они застраховывали на большие суммы старые суда и подстраивали кораблекрушения, не заботясь при этом о судьбе экипажей. Попытку одного такого страхового мошенничества описал Б. Травен в своем романе «Корабль смерти».

Во все времена тема кораблекрушения волновала поэтов. Но подчас большинство из них впадало в излишнюю сентиментальность. Некоторое исключение из этого правила представляют стихи о кораблекрушении, написанные Готфридом Келлером[06]:

Клинок, отточенный волной,Гранитный риф – подводный клыкУчуял жертву в час ночнойИ распорол английский бриг.Достался морю знатный кус:Сто тысяч Библий – брига груз.

Накрыл чешуйчатым плащомМатросов белопенный вал,И штурман шел ко дну ключом,И Библию в руке держал,Как будто из последних силПрисягу морю приносил…

Глава пятнадцатая

ВОТ И КОНЕЦ ПЕСНЕ МОРЯКА

С квартердека раздается:«Все на брасы! В дрейф ложись!»Флаг приспущенный не вьется,Оборвалась чья-то жизнь.

Как ведется средь матросов,Тело в парус завернут,Оплетут покрепче тросомИ за борт его столкнут.

Ни креста на глади моря,Ни единого цветка.Только волны, только зориНад могилой моряка.

Моряк не умирал – он уходил в последнее плавание, он отдавал концы, он бросал курить, он отправлялся к Большому Генриху, к голому Гансу, к большой собаке, к треске в подвал или кормить рыб, он уплывал к дьяволу, его смывало волной. «Парням с бака» неведомо было табу на цветистые обороты.

Большинство моряков разделяло взгляды древнего философа, давшего непревзойденный рецепт отношения к своему бытию: «Смерть не коснется нас, ибо пока мы есть – смерти нет, а когда есть смерть – нет больше нас». У Отто Ройтера это звучит так:

Не страшась подлой смерти, пусть каждый живет,Ведь, покуда мы живы, она не придет.

Не в обычае моряков было размышлять о смерти. Любители пофилософствовать на эту тему редко уживались на кораблях. Даже у вербовщиков, действовавших далеко не самыми честными способами, было на этот счет особое чутье: они не брали нытиков. Уж лучше каторжники!

Если «парни с бака» чуяли, что на корабль пожаловала «гостья» – смерть, они разражались проклятьями, но, как правило, безропотно выполняли свой долг до последней минуты. В своем дневнике Кук пишет о том, как вели себя его люди, когда «Индевор» у восточного побережья Австралии напоролся на риф и пробоина стала увеличиваться: «Каждый работал с полной отдачей и ожесточенным рвением… Понятно было, какие чувства наполняли каждого. Это было написано на их лицах. Однако работы неуклонно продолжались…»

Один из переживших отчаянное плавание капитана Блая по Тихому океану в открытом барказе от островов Общества до Инсулинды[01] также оставил следующую примечательную запись: «Никогда прежде не знал я таких телесных мук. Но я не знал также и того, на какой героизм способны люди при подобных обстоятельствах. И всегда, когда в будущем мне будут говорить плохое о характере людей, я буду вспоминать о моих товарищах по барказу и останусь в том убеждении, что большинство людей в самые черные часы своей жизни способно достичь почти невозможного, в состоянии превзойти самих себя».

Пролетариям парусных кораблей были свойственны многие человеческие слабости, но трусость среди них встречалась редко. При наказании плетьми они предпочитали лучше до крови прокусить губу, чем издать хоть один стон. И даже перед последним танцем на рее, уже чувствуя узел на горле, они не просили о пощаде. Суровые парни жили и умирали, как мужчины. Вот почему история мореплавания представляет собой хронику героизма всех представителей морской профессии, а не только отдельных капитанов и адмиралов, прославившихся своими деяниями.